голову. Периодически поднимая взгляд, я пытался сориентироваться по табличкам на стенах домов, выходящих на боковые улочки, и все более проникался мыслью, что напрасно разыграл деда. На всех без исключения табличках, а в некоторых местах прямо на стенах было написано краской разных цветов: «Смерть оккупантам», «Великая Ичкерия», «Свобода или смерть», «Слава Ахсалтакову» и тому подобное.
Ну что ж, можно надеяться, что меня кто-нибудь заметит и отведет прямиком, куда надо. В расчете на этот вариант как раз и был скомпонован мой прикид: на заброшенной ферме я отобрал у пацанов самые драные предметы туалета, имевшиеся в наличии, да вдобавок все это ребятишки добросовестно вымазали в грязи.
Теперь видуха у меня была вполне чмошная и вызывающая при первом же взгляде полное сочувствие: вытертая драная куртка, из-за отсутствия замка застегивающаяся на алюминиевую проволоку, потертые камышовые штаны на три размера больше, чем надо, голубая съеденная молью лыжная шапка и мастерски изрезанные ножом резиновые сапоги с торчавшей из левого дырявого носа портянкой.
Пацаны сказали, что со стороны я смотрюсь очень живописно и запросто могу олицетворять собой картину всеобщего упадка Вооруженных Сил России. Вот только харю надо слегка вымазать в грязи – больно она чистая… И что ж вы думаете? Вымазали-таки, засранцы!
Особенности расположения Старого Мачкоя я знал довольно сносно – ранее изучил в визуальном порядке, но карту-схему села ни разу в глаза не видел, а потому о местонахождении улицы Шамиля не знал. Да и ладно – обойдемся… Ковыляя по широкой улице, я подволакивал правую ногу и зыркал по сторонам – ждал, когда же на меня соизволят обратить внимание.
Я никого не встретил и начал уже опасаться, что пройду село из конца в конец, так и не запечатлев в памяти народной свое посещение этого славного местечка. В принципе все было нормально – в такую погоду мирные люди сидят по домам и наслаждаются уютом, а перемещаться их может заставить лишь крайне неотложное дело. У меня как раз было такое дело, вот потому-то и приходилось двигаться под моросящим дождем по чавкающей грязи и уповать на волю случая…
– Э! Ты чего тут забыл? – раздалось слева из приоткрывшейся калитки.
Ну вот – слава Богу! Я медленно развернулся, припадая на правую ногу, и горестно уставился на вопрошавшего. Так, так… Высокий мужик с усами, упакованный с ног до головы в серый дождевик, судя по свежести лица, не старше тридцати лет, внимательный спокойный взгляд из-под красиво очерченных бровей… Воровато оглянувшись, я подковылял поближе к калитке и сообщил, беспрестанно шмыгая носом:
– Ну, это… Я это – хочу «духам» сдаться… – И затих, скорбно опустив взгляд на свою неказистую обувку.
– Ва!!! Цххх… – отреагировал «дождевик» и после непродолжительной паузы спросил:
– Откуда ты?
– Вон, с заставы, – я кивнул на юго-восток. – Ну, застава 47-го полка… Знаете?
– Знаю, как не знать! – подтвердил «дождевик» и поинтересовался вкрадчиво:
– А зачем сдаться хочешь?
– Дембеля замучили. – Я горестно развел грязнючими руками и опять скорбно зашмыгал носом. – Бьют постоянно, жрать нечего. Даже хлеба нет, говорят, во Владике хлебозавод накрылся. Холодно, вши… Хотел застрелиться, а потом думаю – может, к «духам» попробовать? Ну, вот…
В глубине двора послышался стук закрываемой двери и вслед за этим кто-то, громко откашлявшись, спросил по-чеченски:
– Что там такое?
– Да вот – солдат, – «дождевик» обернулся к кому-то во дворе. – Хочет к нашим в плен. Чудеса, да и только…
– Ну-ка, ну-ка, – из-за спины дождевика высунулась коз-лобородая харя в очках, вся в морщинах и каких-то ямках – короче, дед чеченский. – Аааа! Ясно. Зачуханный какой-то, – констатировал дед. – Грязный… Скоро война закончится, все они сдадутся и будут камень в горах добывать. Смотри ты! Пачками поперли!
– Ну что вы, дядя, – урезонил деда «дождевик». – Это же единичный случай!
– Поговори мне! – встопорщился дед, грозно сверкнув очками. – Единичный! Скоро все они к нам попросятся – вон, Мовлади говорил, что голод у них…
– Дядя, идите в дом! – досадливо воскликнул «дождевик». – Дождь идет – промокнете!
– Не сахарный, – сердито буркнул дед. – Что с этим делать будем? – Он кивнул в мою сторону.
– Может, пустим его домой, поесть дадим? – высказал предложение «дождевик». – А потом обратно отправим…
– Пустим! – брезгливо буркнул дед. – От него, наверно, воняет? Да и грязный он… Вот что. Отведи-ка его к Зелимхану домой – пусть его ребята с ним возятся.
– А вдруг ребята Зелимхана его пристрелят? – усомнился «дождевик». – Они же «непримиримые», не любят федералов!
– Не пристрелят, – возразил дед. – Они его на кого-нибудь обменяют. А и пристрелят – тебе-то что за дело? Давай, давай – отведи. Ая вдом пойду, ато промок уже тут с вами… – И удалился в глубь двора.
– Пошли, я отведу тебя куда надо, – покровительственно обратился ко мне «дождевик» и двинулся по улице, ступая величественно – будто исполнял какую-то страшно значимую миссию.
Я поковылял за ним следом, зыркая по сторонам и поздравляя себя с удачным почином. О том, что «духи» охраняют семью Ахсалтакова, я наверняка не знал – это было лишь предположение.
В селе не было отряда самообороны, так как совсем рядом располагалась база ахсалтаковского отряда, который курировал Старый Мачкой. Никому бы в голову не пришло здесь побаловаться – ни федералам, ни ребятам типа «лицедеев». Так что вполне могло случиться так, что семья Зелимхана проживала бы сама по себе, не обременяя никого необходимостью охранять ее. Это в значительной степени облегчило бы задачу.
Однако на войне никто не застрахован от случайности. Будь ты трижды Ахсалтаков. Вот я и предположил, что Зелимхан, ежели только он вполне здравомыслящий тип, обязательно должен каким-то образом защитить свою семью от случайностей. А что может быть лучшей защитой, чем пятерка верных парней, вооруженных до зубов, надежная радиостанция и постоянно готовая к экстренному перемещению семьи машина повышенной проходимости?
Итак, по первому пункту мои расчеты оказались верными: дождевик вел меня к Зелимхану домой. Правда, козлобородый дядя дождевика мимоходом выдвинул предположение о том, что меня могут сразу же и без разговоров пристрелить ахсалтаковские ребята, но я уже рассматривал такой вариант и счел, что он маловероятен. Внешне я никоим образом не представлял опасности для «духов» – грязный, жалкий, без оружия. Все свои прибамбасы я оставил пацанам, которые, разделившись на две группы, залегли на подступах к селу и в настоящий момент вели наблюдение за моими перемещениями, ожидая установленного сигнала.
Ага! Вот оно… Свернув за «дождевиком» в неширокий проулок, я искренне пожелал всем, кто находился в усадьбе Ахсалтакова и в непосредственной близости от нее, чтобы мои пацаны ровно через десять минут получили этот самый сигнал.
В селе четыре широкие параллельные улицы – своеобразные авеню. Две такие авеню контролирует одна группа, две – другая. В соответствии с предварительной договоренностью, как только я сверну в одну из не основных улочек или зайду во двор какой-либо усадьбы, в общем, исчезну из поля зрения моих солдат, они начнут отсчет. Если установленный сигнал будет дан вовремя, мои ребятишки, никого не задевая, рысью помчатся к месту его поступления. При отсутствии сигнала бойцы ворвутся в первый же попавшийся двор неподалеку от места моего исчезновения из зоны визуального контроля, и с ходу допросят, кто попадется, о месторасположении усадьбы Ахсалтаковых. Взяв штурмом эту усадьбу, они завершат дело, ради которого я ковыляю сейчас за горделиво ступающим «дождевиком», в надежде, что первый вариант все же удастся.
Вскоре мы приблизились к высокому бетонному забору, посреди которого громоздко топорщилась железная дверь – ворота с выпуклым здоровенным барельефом лежащего волка. Ишь ты!
Откуда-то из глубины двора доносилось монотонное звучание работающей дизель-электростанции.
