кофты? Нет, ничего из этого ей не нужно. В первую очередь надо взять что-то из родительских вещей. Невзирая ни на что, она все равно благодарна Грегори и Люси. Она их любила, верила им. А раз родители поступили так, как поступили, значит, посчитали, что дядя Альберт более достоин, чем она. Следовательно, Флоран не имеет права их осуждать. Это их выбор, их право.
Флоран оглядела комнату — может, взять на память отцовский серебряный портсигар? Последние три года отец не курил, портсигар лежал у нее в комнате, напоминая о тех временах, когда она была маленькой и бегала за отцом по дому, окутанная густым слоем табачного дыма.
Да, сгодится портсигар. А что взять из маминых вещей? Надо что-то маленькое, компактное, такое, что было бы уместно в монастырской келье. Может, это деревянное распятие? Мама подарила это распятие Флоран в день конфирмации, когда ей исполнилось четырнадцать лет. Да, эта вещь пригодится — она не будет лишней в монастырской келье. Флоран протянула руку, сняла распятие со стены, уложила на дно чемодана.
Телефон прозвонил неожиданно, Флоран даже вздрогнула. Она сняла трубку.
— Флоран, это отец Климент. Здравствуй, как ты?
— Все хорошо, спасибо!
Но отца Климента провести было не так-то просто. А может, и невозможно.
— Флоран, что случилось? Скажи честно? — настаивал отец-наставник. — Ну так что?
Она не знала, что сказать, как объяснить.
— Ты слышишь? Говори! Иначе я позвоню друзьям и все узнаю без твоей помощи. И тебе будет очень стыдно.
Да, отец Климент имел друзей не только на побережье, но и по всей стране. Его требованию следовало подчиниться.
— Случилось то, на что я не рассчитывала! — сказала Флоран.
Чем-то это напоминало еженедельную исповедь. Она рассказала о недавних намерениях, о том, что надеялась обрести наследство, а вместо этого получила шиш с маслом, о своей гордыне и грядущем покаянии.
— Погоди о покаянии! — строго сказал отец Климент. — Твои родители были большими оригиналами?
— Нет, — покачала головой Флоран. — Это я сказать не могу!
— Они были сумасбродами?
— Нет, не были!
— А может, им был свойственен идиотизм?
— Что вы, отец Климент?! Этот диагноз не про них!
В трубке повисло недолгое молчание.
— Самолет к вам вылетает через три часа, — резюмировал отец Климент. — Я посмотрел в Интернете. За это время успею договориться с матушкой Сильвией. И улететь. Ты меня встретишь?
— Отец Климент, зачем утруждать себя? — запротестовала Флоран. — Я скоро буду на месте!
— Помолчи, дочь моя! — попросил Климент. — Твои родители не могли оставить подобное завещание. Это исключено! Как бывший полицейский, я в этом убежден. Так что встречай! — Он положил трубку.
Вот и поговорили. Флоран посмотрела в окно — там снова начал падать снег. Флоран откинула крышку чемодана, достала со дна деревянное распятие. Распятие легло на прежний гвоздь, дерево даже остыть не успело.
Деревянный Христос молча и сосредоточенно смотрел на Флоран. Она перевела взгляд вниз, на ступни. Почему-то показалось, что маленький палец на левой ноге Спасителя загнулся куда-то в сторону.
Неужели Бог тоже гнет пальцы? Или это очередной знак?
Флоран решила: знак.
5
К обеду небо затянуло тучами. Флоран прислушалась — в гостиной стреляли шампанским. По- видимому, отмечали получение наследства. Флоран затолкала чемодан в шкаф, туда, где он лежал до сих пор.
Одеться следовало потеплей. Она вытащила из шкафа джинсы, которые надевала очень редко, и натянула вязаный свитер.
В дверь постучали. Флоран открыла. На пороге стоял дядя Альберт. В правой руке он держал откупоренную бутылку шампанского, в левой сжимал фужер, заполненный искрящимся напитком.
— Можно к тебе, Фло? — улыбаясь спросил дядя.
Флоран посторонилась. Аккуратно ступая, чтобы не упасть, он вошел в комнату. Он был заметно пьян.
— Выпей, дочка! — Альберт протянул ей бокал, а сам, не теряя времени, приложился к бутылочному горлышку. Худой кадык жадно задергался.
Флоран едва не стошнило.
— Дядя Альберт, как вам не стыдно?! Ведь мы последние из Рейдов! — Флоран с презрением смотрела на него. — Вы не имеете права вести себя так! Вас накажет Бог!
— Чего? — Он оторвался от бутылки и усмехнулся. — Меня накажет? По-моему, пока он наказывает тебя. Ты осталась с носом, а я, Альберт Рейд, теперь один из богатейших людей Восточного побережья? Не так ли?
— Не так! — отрезала Флоран. — Неужели вы не понимаете, что это всего лишь гримаса судьбы! Это состояние сделал мой отец! А вам оно досталось даром!
— Да?! — заорал дядя, и его рука с бокалом мелко задрожала. — Но все же это я получил наследство, а не ты, жалкая святоша! И теперь никто не посмеет мне сказать, что я пью или не пью, работаю или не работаю! И сам Господь мне не указ! А уж ты тем более! — Он поставил пустую бутылку на стол и залпом вылил в рот содержимое бокала.
— Вы еще пожалеете, что разговаривали со мной таким тоном, — бросила Флоран.
Дядя пожал плечами.
— Вообще-то я пришел, чтобы передать тебе предложение Джона Пиколя. — Альберт громко икнул и поставил бокал на стол. — Джон не прочь познакомиться с тобой поближе… А тебе пора подумать о замужестве.
— Я никогда не выйду замуж за Джона. Я скоро уйду в монастырь!
— В монастырь? — Альберт, направившийся было к двери, остановился и пьяно захихикал. — Туда ты всегда успеешь! А насчет Джона ты зря! Если у вас сладится, то я со своей стороны обещаю подкинуть вам деньжат. А что? — Он вернулся к столу, взял бутылку, приложил ее ко рту, выцеживая последние капли. — Мне не жалко!
Флоран почему-то вспомнилось бледное исхудалое лицо Рида. И почему она должна вместо свидания с Ридом слушать бред этого старого дурака?
— Пошел вон, старый сводник!
— Это ты мне?! — Он повернулся и ткнул в себя пальцем.
— Разумеется, вам! — выкрикнула Флоран. — По-моему, мы в комнате вдвоем!
— Ошибаешься! — Альберт кивнул на распятие. — Если верить тебе, то здесь есть и третий! Ведь сказано: где двое говорят обо мне, там нахожусь и я! Так твердит твое Писание… — Он засмеялся, помахивая перед ее лицом скрюченным пальцем. — И я говорю тебе при этом третьем: если не желаешь сближаться с Джоном, собирай вещи! Я не хочу, чтобы ты больше жила в моем доме!
— Что?! Это уже ваш дом?! — Флоран закусила губу, чтобы не зарыдать! — Он никогда не будет вашим!
— Он уже наш! — осклабился Альберт.
