брюнетка, волосы подстрижены, брови черные, правильно очерченные, глаза темно-синие, пронзительные, нос чуть курносенький, рот чувственный, на правой щеке родинка, а на подбородке ямочка... Такая может мужчину увлечь и... обмануть»...
Потом, сунув бинокль в ящик стола, поспешил за мной к черному ходу, давая последние указания Жени, в наряде горничной, как принимать гостью.
Быстро спустившись по лестнице, мы направились к калитке и очутились в узком, глухом переулке. Богров повернул к улице Нантаэр — надо было понаблюдать за «бьюиком», а я, сдвинув кепку на затылок, направился по переулку. На противоположной стороне, у глухого забора, остановился, вытащил сигаретку и, повернувшись лицом к стоящему напротив дому, принялся закуривать.
В окне колыхнулась штора, раз и другой: «Поняли!». Сняв и надев кепку, отодвинул доску в заборе и шмыгнул на пустырь, к развалинам покинутого хозяевами после недавней бомбежки дома. Нелепо торчала труба, словно опираясь на кирпичную стену; кругом, навевая жуть, стояли обуглившиеся деревья. В просвете аллеи виднелись причудливо кованные железные полуоткрытые ворота, выходящие в соседний переулок.
Это был наш путь «отступления». Там ждала машина Каткова.
Скучая за рулем, Иван то оценивающе провожал взглядом хромую старушку, то высокого крестьянина с лопатой на плече... Томительно текли минуты — ни души... Мысли его невольно вернулись к вчерашнему вечеру, когда пришел Владимир и рассказал о происшедшем. «Да, как обухом по голове хватил: 'Кошечка' арестована! А ей хочешь не хочешь, придется выдавать... Правда, связаны мы были не ахти как, а все-таки кое-какие сведения от нас она получала, чтоб передавать англичанам. Есть и мои... Неужели не уничтожила материалы, писанные от руки?.. — Он посмотрел на часы, — и Володьке надо помочь: влип — с одной стороны этот чертов фриц, с другой — советский разведчик; потом мы с Рощиным, 'Кошечка' и, наконец, англичанин! Надо ему сматываться из Парижа! Да и мне не поздоровится! Абвер обязательно заинтересуется»...
В зеркале замелькал приближающийся из глубины переулка мотоциклет с коляской. Вскоре Жерар и Жени поравнялись с его «рено».
— Все в порядке! Сейчас они придут! — бросил Жерар, проезжая мимо, чтобы свернуть на улицу Фезендери поглядеть на Блайхера и его подручных.
Прошло около десяти томительных минут. Наконец появились Владимир и два разведчика. Весело посмеиваясь, они уселись на заднее сиденье.
— Куда поедем? — Катков не хотел их вести к себе.
— Ко мне, конечно! — отозвался Лукас. — Надо отметить удачное завершение операции «Аромат»!
— А может, почин? — буркнул по-русски Богров.
Поглядывая по сторонам, я отметил про себя: «Англичанин выражает свое настроение не в духе старой доброй Англии, но дураком не выглядит: какой камуфляж навел, выпятил все, что можно, костюм с иголочки, яркий галстук, ботинки с красными гетрами, чудная прическа, дорогая трость с серебряным на балдашником и сверкающий на безымянном пальце большой бриллиант. Школа Интеллидженс сервис! Переодень его, без декораций и не узнаешь! Не то, что его сосед Богров»...
Уже сидя за столом, после третьей или четвертой рюмки виски, Лукас рассказал, как «Кошечка» поначалу осторожничала, врала, потом—то ли поняла, то ли нервы не выдержали, плача и смеясь, порой доходя до крика, выложила всю правду: как ее арестовали по вине Армана и его любовницы, как при нуждала людей сотрудничать с абвером, как Блайхер даже ночью не оставлял ее в покое, даже в постели! Однако все больше и больше ей доверяет, а она все больше ненавидит... И ее глаза с затаенной надеждой смотрели на меня. Мой ответ был таков:
«Крепитесь, Лили, я остаюсь в Париже и вас не покину. Будем вместе играть свои роли. А там... посмотрим... может, удастся их спровоцировать и увезти вас в Англию». Потом спросил, что абверу известно обо мне, и мы наметили в общих чертах план действий
— «Кошечка», случайно, не знает о дальнейших планах абвера в отношении «Русского Сопротивления»? — спросил Катков.
— Такого вопроса мы не касались, но мне известно, что поступило секретное распоряжение, согласно которому советский военнопленный теряет право на гуманное обращение с ним, в соответствии с Женевским соглашением, поскольку он служит большевикам и в политическом смысле. Мало того, он не пренебрегает диверсией, пропагандой, поджогами, пытается бежать из плена. По убегающим стреляют без предупреждения. Идет явное ужесточение. «Русскому Сопротивлению» следует быть особенно осторожным!
Ведя за столом у Армана беседу, они даже представить себе не могли, что сидящий перед ними агент Интеллидженс сервис вскоре, вместе с Лили Каре и при ее помощи, переправится в Англию, а потом... когда французский военно-полевой суд осудит ее на смертную казнь, он даже и пальцем не шевельнет, чтобы заступиться за нее...
И что так же сидя за столом, с рюмкой шотландского виски со своим старым знакомым Владимиром Поремским, тот же Арман будет договариваться, на каких условиях Англия возьмет под свое покровительство вернувшихся и возвращающихся из Германии в 1945—1946 годах энтеэсовцев...
7
На Крещение Иван Катков, засветло приехав домой, осторожно завел речь, о чем размышлял, сидя в машине во время операции «Аромат»:
— Прикидываю я, Володька, и так и эдак, и боюсь: не затащит ли тебя в свой капкан Гуго Блайхер? А?! Как вспомню его морду, особенно глаза — жуть берет! Насчет нашего «Сопротивления» он в курсе; догадывается, что мы были связаны и с «Интералие»... Не пора ли тебе...
— Гвоздем в голове это у меня засело, — обрадовался я намеку, — чувствую, что пора уматывать из Парижа; страх берет, когда вспомню, как Блайхер уже дважды о тебе спрашивал... а ты еще ввязался в эту историю с Лукасом! Английская разведка коварна, ей доверять опасно! Она только свои интересы блюдет...
— А все остальные? А советская? Веришь ОГПУ? Павла Ивановича принимаешь за чистую монету?! Ну и наивняк же ты!
— Хочу верить!!! Душа просит!!! Вопреки всякой логике, наперекор собственным убеждениям, невзирая на свое происхождение, супротив здравого смысла! Чувствую в нем русскую силу! Помнишь:
И
— Ты представляешь себе старую Россию. Ее сейчас нет! Осталась одна чернь да жиды, которые властвуют над нею! А если помянуть Пушкина, то он писал и это: «Мы малодушны, мы коварны, бесстыдны, злы, неблагодарны; Мы сердцем хладные скопцы. Клеветники, рабы, глупцы»...
Сколько наглого бесстыдства, злости заложено в призывах к разграблению церковных ценностей, суду над патриархом, убийству десятков тысяч священнослужителей! Сколько беспринципного коварства в похищении Кутепова, Миллера, убийстве Бенеша, своего брата Троцкого... Ты им интересен как начальник контрразведки террористической организации, засылающей своих людей в СССР. Твоя совесть требует пренебречь прежней враждой и стать на защиту Родины... Понятно... но помни, что «КПСС, Москва слезам не верит»!
— Но Россия стала другой! Сталин обращается к русским людям: «Братья и сестры»! — не «товарищи»! Поговаривают о выборе патриарха! По радио все время звучат слова: «Родина!», «Отечество»!
— Меня гложет сомнение, что все эти меры вызваны силой обстоятельств. Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и иже с ними понимают, что вопрос стоит: быть или не быть Советскому Союзу и,
