– Некогда мне тут с вами фуйней страдать, Зоя Васильевна, – сурово заявил Ванечка, однозначно давая понять, что не намерен тратить силы на предмет, к великому искусству никакого отношения не имеющий. – Найдете мне про Ван Дейка что-нибудь – тогда поговорим. А пока – не мешайте творить.
Спустя некоторое время под большим нажимом отца Иван все же поступил в военное училище и с тех пор живопись забросил. Служба съедала все время без остатка, не было возможности даже семьей обзавестись, не то что с мольбертом возиться. Отпуска в их среде было принято проводить сообща где- нибудь в шумных публичных местах типа санаториев и домов отдыха, непременно с разухабистой гульбою, обильными возлияниями, сопровождавшимися добротными драками и активным совокуплением со всем подряд женопоголовьем, которое годилось для этого и пребывало в радиусе поражения оборонительной гранаты. Сами понимаете – ни о каких занятиях живописью в такой обстановке говорить не приходилось.
Так вот и получилось, что впервые за последние полтора десятка лет Ивану удалось заняться любимым делом именно сейчас, в плену у горских бандитов без конкретной политико-социальной ориентации, в просторечии именуемых «индейцами». Лет пять назад он уже сиживал у таких в заложниках, но тогда они «индейцами» не обзывались, да и рисовать там было негде и не на чем. А здесь – пожалуйста: хорошо беленная хибара из самана, куча разнокалиберных угольев из-под шашлыков, систематически употребляемых стражей, и плюс ко всему масса свободного времени, которое совершенно некуда девать. Правда, живописью это можно назвать с большущей натяжкой – скорее настенной росписью первобытного периода. Однако, как говорится, на безрыбье и рак рыба. С утра до ночи Иван на разные лады изгалялся над стенами хибары. Время летело быстро, часовые изыскам пленника не препятствовали, скорее наоборот. Вот позавчера он по заказу «индейцев» закончил портрет Президента на противоположной стене – те, обнаружив внешнее сходство с оригиналом, чрезвычайно обрадовались и с удовольствием метали в него ножи, пока на месте портрета не обнажилась свежая штукатурка. И вот теперь они с нетерпением ждут, когда же будет готов Отец Народов. Иван не особо торопится: пока что в хибаре вполне сносно можно ночевать, а что сделают эти одурманенные ребятишки со стеной при наличии портрета – черт его знает.
Патологическая «любовь» горцев к Великому Пахану – факт общедоступный, а вот выдержит ли мягкий саман автоматные очереди – пока что неизвестно.
Так и не вспомнив, какой конфигурации были усы у Отца Народов, Иван оставил бесплодные попытки и мрачно ухмыльнулся, отметив краем глаза, как из-за угла хибары выскочил Антуан – один из его соратников по плену.
Поддерживая одной рукой тяжеленные кандалы, парень подсеменил к живописцу и рухнул наземь рядом с ним, затравленно озираясь по сторонам. На лице молодого француза можно было прочесть крайнюю степень смятения.
– Что… опять? – мрачно поинтересовался Иван, с вялым любопытством прислушиваясь к приглушенным крикам, доносившимся из хибары.
Уловив вопросительную интонацию, Антуан нечленораздельно затараторил по-французски, оживленно размахивая руками и корча отчаянные гримасы. – Да заткнись ты, сам слышу, – раздраженно оборвал его Иван. Француз смолк и с затаенной надеждой принялся поедать Иванов профиль скорбным взглядом, от усердия приложив к бровям ладонь – чтобы ярящееся июньское светило не мешало созерцать спасителя.
– Ну че уставился? – возмущался Иван. – Я ж тебе сказал русским языком, лягушатник ты фуев, – не тронут они тебя! Ты только держись около меня – и все будет нормально. Доступно?
Француз жалко улыбнулся и развел руками. Ничего, конечно, ему не было доступно из Ивановой тирады – однако же убедительность интонации подействовала успокаивающе. Внезапно упав ниц перед своим защитником, Антуан попытался облобызать его грязную щиколотку, распухшую от кандалов.
– Но-но, придурок! – прикрикнул Иван. – Этого еще не хватало! Что за нация, блин, чуть что, сразу в ноги… Сиди где стоишь и сопи себе в две дырочки. Иди вон, лучше углей мне притащи. – Живописец красноречиво потыкал пальцем на кучку углей перед собой и указал на дальний угол двора, где стоял мангал, наполненный свежими головешками. Подобострастно кивнув, Антуан подхватил цепь и направился к мангалу. Глядя ему вслед, Иван покачал головой и неодобрительно поморщился.
В хибаре между тем происходила очередная ежедневная гнусность.
«Индейцы», курнув по обычаю после обеда анаши хором пользовали Жюльена, третьего пленника. Послушав некоторое время звуковое сопровождение процесса Иван сплюнул и перестал раскрашивать френч Вождя – настроение пропало. Подобрав неподъемную цепь кандалов, потащился к мангалу – помочь Антуану выбирать угли.
Жюльен, переводчик компании, в вопросах секса оказался подвержен творческому дуализму и предельной раскованности. Совмещая в холеном теле чувственность женщины и физиологию мужчины, этот зрелый француз, пресытясь утехами обычного секса, не прочь был вкусить любви однополой – дабы пополнить коллекцию ощущений… По крайней мере, так он пытался объяснить причину своего поведения Ивану, жалуясь по ночам на судьбу-злодейку, и просил не презирать его за грехопадение.
– Может, у вас и так это называется, – не соглашался Иван. – А у нас это называется просто – педерастия. Ну да ты не переживай, пидер – он тоже человек. Только ведь пока освободят, они тебя задолбают вусмерть. Ежели каждый день будут в шесть смычков понужать…
В принципе Жюльену можно было и посочувствовать – он впервые угодил в такую ситуацию и даже отдаленно не представлял себе, что за типы эти самые «индейцы». Вот и пал жертвой собственной неосведомленности в первый же день пребывания в плену.
Тогда к ним зашел красавчик Махмуд – долговязый волоокий мужлан, с благородным носом и роскошной шевелюрой. Он был младшим братом главаря банды и командовал охранниками. Усевшись на нары между французами, Махмуд приобнял их за плечи и начал ласково склонять к разврату, обещая за это хорошую еду и свою благосклонность.
Молоденький Антуан, водитель компании, по-русски не понимал ни слова. Он настороженно хлопал глазами, следя за непристойными жестами долговязого горца, и периодически сбрасывал его лапу со своего плеча. Зато Жюльен моментально дал себя охмурить – начал жеманно похихикивать и намекать совратителю, что неплохо было бы побрызгаться дезодорантом, а уже потом в гости идти…
«Ох ты, педрила! – подумал тогда Иван. – А я-то гляжу – весь из себя гладкий такой, холеный, цветастый платочек на шее, блин… Вот ведь угораздило в компанию с лидером попасть!»
– Слышь, мальчик, отвали-ка со своими пидерскими приколами, – сурово заявил Иван после того, как Махмуд, беседуя с Жюльеном и вроде бы шутя, ущипнул Антуана за задницу и тот, покраснев, как рак, начал озираться по сторонам в поисках какого-нибудь тяжелого предмета для защиты мужиковского достоинства. – А то скажу Артуру – огребешься пиз…лями по самые уши. Вали давай!
– Тывой нэ трогаит – сидет, малчат, бляд! – возмутился совратитель. – Я его насиловат нэ будит – сам хочит, значит, дает. Нэ хочит – ладна… – И тут же утащил Жюльена на улицу – подальше от бдительного ока сурового блюстителя нравов.
Слияние двух лун состоялось буквально через минуту – в небольшом вагончике, где жила охрана. Жюльен вручил Махмуду последний оставшийся у него презерватив, посоветовал воспользоваться вазелином и потребовал, чтобы совратитель как можно быстрее обзавелся необходимыми средствами контрацепции специальных кондиций – как раз для таких случаев. Махмуд за неимением вазелина воспользовался мылом, а презерватив проигнорировал, несмотря на отчаянные протесты второй половины тандема. По окончании процесса он торжественно объявил:
– Тэпэр ти – общаковий пидер. Всэ будит ибат и в рот дават… – и тут же позвал остальных «индейцев». Ловкие ребята умело взнуздали отчаянно сопротивлявшегося француза, отжарили его в хоровом исполнении, а презерватив, как это принято у таких типов, надули, разрисовали единственной обнаружившейся ручкой и повесили у входа.
Теперь они каждый день развлекались с Жюльеном после обеда – заходили в хибару пленников, раскладывали несчастного на нарах и пользовали вшестером, нимало не смущаясь его явным нежеланием участвовать в процедуре подобного рода. К страданиям физического плана (в последнее время у Жюльена сильно болел задний проход, воспалившийся ввиду частой и не совсем правильной эксплуатации) присовокуплялись муки душевные: во-первых, он страшно переживал, что по собственной оплошности попал
