Сценаристы робко напоминают, что сцены отказа от покушения еще не было. Я говорю, что девушка, вероятно, имеет свои взгляды на происходящее и что вряд ли ток-шоу входит в ее планы.
Георг ничего не слышит. Выходит на балкон и звонит невесте; я не слышу их разговора, только читаю по губам: «Ты была права! Ты золото! Считай, что эти деньги уже у нас в кармане!»
Я предлагаю съемочной группе оставить меня одного. Георг уходит последним; пляжная кепка с красным козырьком сидит у него на затылке, а рубаха-сеточка прилипла к мускулистой спине.
В мечтах он уже женился на любимой и живет с ней в новом доме.
Вечером, уже после заката, Лидия зовет меня покататься на водных лыжах. Без водителя и без инструктора; оказывается, она умеет водить все, даже вертолеты. Но на вертолете мы полетим с ней завтра. Так она обещает.
Инструктор просит Лидию не гонять в темноте, она смеется. Инструктор хмурится и просит включать хотя бы бортовые огни.
– Сегодня море светится, – говорит Лидия. – Мы будем купаться в звездах.
Катер несется так, что у меня от ветра закладывает уши. Мы целуемся на бешеной скорости; смеркается. Когда я наконец встаю на лыжи, вокруг уже почти совсем темно.
Море в самом деле светится.
Я лечу сквозь полосы теплого и холодного воздуха, колени мои дрожат от напряжения, а из-под ног разлетаются электрические брызги. На какое-то время вовсе забываю, кто я такой и что со мной происходит; Георг, сосед, Адвокат, старушка из дома напротив, мой напарник Рут – никого из них больше нет в моей жизни, есть только ветер и маленькая дочь миллионера, которой нужен я и вовсе не нужны деньги…
Ветер доносит до меня шум мотора и смех Лидии. В какой-то момент мне кажется, что я в цистерне, что я слышу шорох жидкости, вырывающейся из красного шланга; этот звук отрезвляет меня. Катер мотается туда-сюда, и я выписываю «змейку» на своих не вполне покорных лыжах; когда катер резко берет влево – я вижу сноп голубых искр под винтом и фосфоресцирующую дорожку, вдруг повернувшую почти на девяносто градусов – интуиция велит мне выпустить фал.
Катер уносится дальше. Веревка волочится за ним, как поводок за сбежавшей собакой. Лыжи отскакивают и всплывают подошвами вверх; я плыву, под моими руками вспыхивают искры. Справа и сзади поблескивает ночными огнями бухта, и над водой стелятся охвостья музыки, слишком громкой, той, что я не люблю.
Впереди – метрах в тридцати – негромкий шум прибоя. Искрящиеся волны охватывают непрозрачную темноту – будто солнечная корона вокруг черного, в затмении, диска. Я слышу, как неподалеку разворачивается катер, вижу, как зажигается прожектор, и как белый палец его тычет в небольшую скалу, выступающую из моря метра на два. И как прямо у подножия этой скалы плавают, покачиваясь на волнах, мои лыжи.
Мне не нужно ничего разыгрывать. Я не прячусь в тени скалы, не жду, пока охотница приблизится к месту аварии с топором и полиэтиленовым пакетом. Я просто машу рукой; к чести Лидии, она не покидает меня в море, а, поколебавшись, поднимает вместе с лыжами на борт.
Георг огорчен, но не деморализован. Напротив – он зол:
– Что ей нужно? Чего ей не хватает в жизни, господин Судья? Зачем ей деньги?
– Это не просто деньги, – говорю я. – Это ее независимость. Ей хотелось бы спродюсировать фильм – но не просто фильм, а самый дорогой в истории. И сыграть в нем главную роль.
– Это она сама вам сказала?
Я пожимаю плечами:
– За столько лет я привык угадывать несказанное… Хотите совет, Георг? Вы, как букмекер, напрасно принимаете ставку на благополучие испытуемого. Денег не бывает слишком много. Пусть ваши сценаристы попробуют поставить на что-нибудь другое…
– На что? – недоуменно спрашивает мой молодой работодатель.
День десятый.
Мы прибываем в маленькую горную деревушку. Гостиницы здесь нет; съемочная группа становится лагерем на лугу за околицей – три палатки и трейлер. Меня поселяют в доме священника; в моем распоряжении крохотная мансарда и окошко, под которым вечно топчутся голуби.
Согласно легенде, я путешествую и отдыхаю. Мне предлагают проводников на выбор; я выбираю Луи, добродушного веснушчатого парня двух метров ростом. В первый же вечер он развлекает меня тем, что поднимает на плечи подростков– жеребят – по двое.
Разговаривать с Луи – одно удовольствие. Любую мысль, пришедшую ему в голову, он тут же произносит вслух. Разумеется, он прекрасно знает, кто я, и много раз повторяет, что в его селе не то что убийства – мелкой кражи никогда не случалось.
– Можно мешок золотых забыть на дороге, – говорит Луи, размахивая соломенной шляпой перед моим лицом. – И ни один не пропадет, хоть через месяц сочтите. Люди у нас не то что в городе – у нас люди че- естные! Друг друга с младенчества знают, у кого красть, у соседа красть?! И в родстве многие… У брата своего красть, я вас спрашиваю? Нас отец драл, бывало, за то, что яблоко под чужой яблоней без спросу поднимешь… А вы говорите!
Я ничего не говорю. Я молчу и улыбаюсь; Луи ведет меня показывать горы – пока что издали.
Выходим за поселок. Под ногами трава выжжена, справа и слева в небе парят белые, будто акварельные, вершины. Чуть дальше свешивается между двумя темными скалами светлый язык ледника. Где-то рядом поет цикада.
– Погоди, – говорю я Луи. – Давай помолчим.
И сажусь на траву.
Неподалеку в расщелине шумит вода. Покачиваются желтые стебли. Цвет неба непередаваем. Я ложусь и закидываю руки за голову; надо мной черным росчерком парит стервятник. Я забываю о Лидии. По крайней мере, на час.
День двенадцатый.
Луи учит меня пользоваться горным снаряжением.
Георг в наушнике высокопарно рассуждает о патриархальной крестьянской нравственности. Я догадываюсь, что утром он говорил по телефону с невестой, она вселила в него веру в победу и научила новым словам.
Я расспрашиваю Луи о его семье; у него пятеро братьев и две сестры. Сестер пора выдавать замуж. Отец уже справлялся в соседнем поселке. Младшему брату восемь. Он ходит в школу, но учиться не хочет; Луи смешно изображает, как его младший брат уговаривает отца отдать его в пастухи.
Потом Луи замолкает, некоторое время собирается с решимостью и наконец просит меня показать что- нибудь этакое. Я не сразу понимаю, что он имеет в виду, тогда он поясняет.
Я предлагаю ему прыгнуть мне на спину.
Он прыгает; я уклоняюсь, он валится на кучу соломы. Долго сидит, выпучив глаза, потрясение спрашивает, как это.
Я показываю ему фокус с камушком. Он в восторге; я показываю ему фокус с прутиком. Он куплен, он мой до скончания веков.
Просит научить чему-нибудь. Я соглашаюсь (объясни я ему, что эта моя особенность передается не от учителя к ученику, а только по наследству вместе с определенным набором генов, он не поверил бы и решил, что я хочу от него отделаться). Целый час мы проводим, упражняясь; у парня неплохая реакция. Наконец, умаявшись, он валится на солому; я присаживаюсь рядом.
Пахнет свежо и пряно. Травы, сено, чуть-чуть навоз; за оградой ходят на длинных привязях разномастные козы.
– Можно спросить? – шепчет Луи, и глаза его заранее напуганы.
– Конечно, – приглашаю я.
Он раскрывает рот и закрывает его беззвучно, как рыба. Наконец решается:
– А вы знали, что тот парень невиновен?
– Какой парень? – спрашиваю я. Он слегка отодвигается:
