разложиться. Его синюшный вздутый труп пытался забраться ко мне в дом через форточку, с любопытством заглядывал в комнату и скалился в злобной усмешке, щелкая зубами.
Промаявшись ночь, я, как обычно, крепко уснул с первыми лучами солнца, но уже в 9.00 был разбужен настойчивым стуком в дверь: прибыл нарочный от бригадира с распоряжением немедля явиться пред светлы очи.
Спустя сорок пять минут я сидел на деревянном табурете в скромно обставленной гостиной бригадирова хауса, косился на мрачно нахохлившегося в углу Кротовского и ожидал, когда «отец родной» соизволит закончить ковыряться палочкой в цветочных горшках, коими были обильно уставлены подоконники.
– Петька Дрозд в хирургии лежит, – разродился наконец Белый, – четыре ребра сломаны… Вчера вечером отрезали селезенку. Почку, возможно, тоже будут резать… Как же он остался в живых? – Бригадир развернулся и пристально уставился на меня немигающим взором.
Хорошее положение выбрал, молодец: свет с улицы бьет мне в глаза и позволяет уловить любое проявление эмоций, в то время как я должен постоянно щуриться, напрягая зрение, чтобы хорошенько рассмотреть лицо собеседника… Как он остался в живых… Хороший вопрос. Я предвидел реакцию бригадира, но не ожидал, что она будет столь острой. Учитывая его консервативную жизненную позицию, можно смело предположить, что Дрозд – покойник. И если Белый так сурово со мной разговаривает, значит, он считает, что я виноват в том, что прямо на месте не лишил жизни эту тварь… Значит ли это, что в наказание меня прямо сейчас заставят исправлять ошибку?
– Поедешь в больницу, к Дрозду, – сказал бригадир и на секунду сделал паузу. Я замер, вот оно! Дрозд, конечно, скотина, он заслуживает смерти, но убивать беспомощного больного после операции?!
– Он лежит в хирургии, четвертая палата, седьмой этаж, – продолжил бригадир. – Вовка поедет с тобой свидетелем… Упадешь на колени и попросишь прощения. Если не простит – придется от тебя избавляться. Вопросы?
Я не поверил своим ушам. Да нет, это он шутит, наверно? Шумно выдохнув, я недоуменно покрутил головой.
– Вы шутите?
– Нет, я так никогда не шучу…
– Он изнасиловал своей огромной елдой десятилетнюю девочку… Вам доложили?!
– Ага, обязательно… Что ж поделать, если у нее папа дебил? Его самого надо было опустить за то, что довел до такого…
– Но ведь девчонка не виновата, что у нее папа дебил!!! Ну представьте: вот если вашу дочь так…
– Э, э, братишка! Ну че ты базаришь?! – обиженно вступился Кротовский. – Ну че за чушь ты несешь, а? Да любой нормальный мужик последние трусы отдаст, когда его родным что-то угрожает! А этот мудак позволил за какую-то паршивую квартиру трахнуть свою жену и дочку! Ну о чем разговор?! И потом – ну я вообще от тебя такого не ожидал… Ты че, совсем с головой не дружишь?! Из-за какого-то урода братву поломал! Ну ты даешь!
– Ну так что – вы едете или нет? – вполне миролюбиво, по-семейному поинтересовался Белый, махнув рукой на Вовку: дескать, хватит, чего зря базарить.
Повисла гнетущая тишина. Я с полминуты рассматривал своих собеседников и пытался укротить возмущение, готовое в любую секунду выплеснуться наружу в самой непредсказуемой форме. Возмущаться было бесполезно: они оба свято уверены в своей правоте – вон с каким-то даже сожалением и укоризной глядят на меня, как на горячо любимого члена семьи, который внезапно впал в тихое помешательство.
– Ну, я вас понял, – констатировал я, шумно выдохнув, и выставил каждому по кукишу – для вящей убедительности:
– Вот вам, а не извинялки! Можете меня прямо на месте замочить – я перед этим елдастым роботом извиняться никогда не стану. А когда он выздоровеет, я ему еще и яйца вырву – не хер плодить себе подобных! Так и передайте. Ха! Извиняться! На колени! Ну, спасибо, бригадир – удружил…
– Ты лучше иди, подумай хорошенько, – терпеливо закатив глаза, посоветовал Белый, – потом дашь окончательный ответ. Ты мне нравишься, малыш. У тебя хорошие перспективы. Зачем одним неверным движением ломать себе жизнь?
– Чего думать? Так все ясно, – упрямо набычился я, – нет и все! Как вы там сказали – избавляться? Ну вот – избавляйтесь от меня как посчитаете нужным. Я свое мнение высказал и менять его не собираюсь…
Подавив меня слегка своим тяжелым взглядом. Белый отвернулся к окну и долго смотрел во двор на клумбы с жухлыми цветочками. Затем он сурово нахмурил брови и, не глядя на меня, изрек:
– Очень, очень жаль… Думал я, что на старости лет Бог послал мне хорошую сторожевую собаку – умную, умелую и преданную… Ан нет – волком оказался. Все в.лес смотрит, сколь ни корми, и даже за руку готов в любую минуту цапнуть – за ту самую руку, что кормит и лелеет… Ладно, хер с тобой, малыш. Но – пожалеешь. Ой, пожалеешь! Да поздно будет… Два дня тебе – чтобы духа твоего в городе не было. Попадешься через два дня кому из братвы – не обижайся. Насчет возможностей твоих все в курсе, так что не обольщайся, драться с тобой никто не будет. Просто пристрелят на месте и всех делов. Усек?
– Гхм… Кхм… Да, да, конечно, усек, – кивнул я со смиренным видом и опустил глаза, чтобы не выдать нечаянной радости – не думал, что так легко отделаюсь. – Через два дня уеду. Жаль, конечно, – очень мне понравилось под вашим руководством работать… Но что поделаешь, если уж так вышло? Вы тоже меня поймите…
– Угу, хорошо, – продолжил Белый, – я тебя прекрасно понимаю. Не забудь еще, что, если где проколешься – не стоит болтать лишнего. Усек?
– Да усек, усек, – подтвердил я, – не извольте беспокоиться!
– И последнее, – Белый отвернулся от окна и уставился на меня немигающим взором. – Ты ведь можешь и сегодня вечером уехать, не так ли? Я для чего тебе два дня даю, а?
– Хм… Ну, может, из соображений гуманности, – я слегка насторожился, почуяв какой-то подвох. – Может… Может, жаль вам меня стало?
– О! Верно мыслишь, малыш! – Белый ухмыльнулся и поднял указательный палец правой руки вверх, как бы призывая ко вниманию. – Жаль мне тебя, очень жаль! А потому и не тороплю. Два дня я тебе даю, чтобы ты нашел тридцать штук баксов. Столько ты нам должен. Усек?
Я не помню, когда в последний раз разевал рот от удивления. В моей прежней работе такой неожиданный поворот – это страшная ошибка в расчетах, которая, как правило, влечет за собой смерть или срыв боевой задачи. Вот это ты, бригадир, отчудил! Нет, я знал, что Белый склонен к театральным жестам, знал прекрасно – имел возможность убедиться в этом на практике… Но не настолько же, черт его побери!
– Ага… Ага… Тридцать штук, значит, – уточнил я, закрыв рот после почти полминутной паузы и слегка овладев собой. – Поиздержались, значит, на меня. Так, так… Хачапуряна я вам под «крышу» пристроил. Примака «поставить» помог. Жизнь и здоровье ваши охранял на «сходняках»… Что – не отработал? Не эквивалентно, а?
– Не-а! – Белый грустно покачал головой. – Это была обкатка, сынок. Просто обкатка – проба. Ты ее не прошел, забраковали. Какие могут быть счеты? А лишнего с тебя не требую – все по затратам. 15 штук за реабилитацию – сам знаешь; пять – за лечение Дрозда и 10 – компенсация ему же за моральный ущерб… Не хочешь – иди, падай на колени, извиняйся.
– Ну и где ж я, по-вашему, за двое суток могу достать тридцать штук баксов? – Я изобразил горькое отчаяние, но в меру, памятуя о тонкой проницательности бригадира. – Это ж фантастика! 150 «лимонов» деревянными – грубо. Только грабеж или кража… Кого мне ограбить? Хоть наводку дайте!
– Ни на водку, ни на вино не дам, – серьезно пошутил Белый. – Крутись сам, как хочешь. Попадешься – сам и ответишь. Не дай Боже, меня приплетешь – тут тебе и хана! Усек?
– Да усек я, усек! – подтвердил я. – До СИЗО не доживу, в ИВС и похоронят! Ага?
– Да, так, – бригадир недовольно крякнул. – Не ерничай, умник. Не вздумай срулить, не вертанув должок. Хотя можешь попытаться, – бригадир ухмыльнулся, – только я тебе гарантирую – уехать тебе не дадут. Это железно. Усек?
– Что, прямо в поезде похоронят? – Я придурковато округлил глаза и скорчил идиотскую рожку. – У вас и в МПС «быки» работают?
