комок, и часть окна. За размытой гранью светового пятна сгустились тени, прячась по углам. Стало еще хуже, но выключить лампу у Кристины уже не хватало смелости.
«Откуда тебе знать, где он и что с ним происходит сейчас, в эту минуту? Куда он пошел и что сделал после того, как ты его прогнала, как паршивого пса?» – продолжал нещадно терзать ее кто-то жестокий и справедливый из самой глубины души, куда Кристина запретила себе заглядывать уже очень и очень давно.
Вот и все. Она сходит с ума. Окончательно. Опять этот проклятый голос, нелепый и стремительный поединок-убийство или самоубийство, и кровь на белом…
Воображение живо нарисовало перед ее глазами картину: Ник вернулся после их разговора домой, поднялся в свою комнату, так хорошо ей знакомую, и, охваченный невыразимой тоской, упал на кровать и остался лежать без движения с мертвенно-бледным лицом, как в ее сне, только сейчас, в этом видении, крови не было.
Ник истекал кровью в душе, вскрывались раны на его истерзанном сердце. Любящем, измученном сердце.
Кристина громко, уже не боясь никого разбудить, застонала и помотала головой, вытряхивая из сознания образ Ника. Но тяжелое ощущение собственной вины и безвозвратной потери не уходило. Сон никак не оставлял ее. Она с трудом поднялась и, пошатываясь, отчего приходилось держаться за стену, побрела в ванную, открыла кран и начала жадно глотать холодную воду.
Остаток этой безумной ночи Кристина провела, лежа на своей кровати поверх покрывала. Ее глаза были сухими и воспаленными. Взгляд бесцельно скользил по потолку, на который одна за другой наползали серые предрассветные тени, постепенно приобретавшие розовые и фиолетовые оттенки. Кристине казалось, что этот пятнистый потолок медленно и неотвратимо опускается и все сильнее давит ей на грудь своей каменной громадой. От этого становилось трудно дышать, и она хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная стихией на песчаный берег, сожженный солнцем.
Она убила Ника.
Убила своими руками.
А он этого хотел.
Сам!
Горькое, гнетущее ощущение страшной утраты, охватившее ее во сне, не отпускало, не проходило, не развеивалось.
«Иди к нему. Иди, отыщи его. У тебя еще есть время, есть шанс, чтобы не дать ему погибнуть», – настойчиво твердил ей голос, и Кристина тщетно зажимала ладонями уши, чтобы не слышать его и металась на постели, пытаясь спрятаться от себя самой.
Нет! Нет! Нет!
Господи, когда же это все закончится? Почему проклятый потолок так медленно движется? Лучше бы он упал и сразу придавил ее, чем так…
Наверное, так накрывает безнадежность необратимого, когда рушится мир, когда уже ничего нельзя исправить.
Этот кошмар продолжался несколько часов. Кристина не заметила, как первые лучи яркого, живого солнца начали пробираться в комнату, и только тогда, когда солнечный зайчик, отразившись от зеркала на туалетном столике, заставил ее зажмуриться, она, сгорбившись, села на кровати и спустила ноги на пол.
Ощутив под босой пяткой что-то жесткое, Кристина наклонилась и подняла скомканный листок белой бумаги. Он был покрыт кривыми строчками разного размера, заходящими одна на другую, словно писали с закрытыми глазами или в темноте.
Она с трудом смогла разобрать, что на нем было написано.
А внутри – нетающий лед,
А в душе – навеки зима,
Испытавший это поймет,
Как внезапно сходят с ума,
Оставляют добрый очаг
И уходят в черную ночь,
В бесконечный холодный мрак,
Где никто не сможет помочь,
Подсказать, уберечь, простить,
Отвести от сердца беду.
И становится незачем жить,
И метаться, словно в бреду.
Вот тогда – в самый раз петля
Или верной шпаги эфес,
Чтобы стала чужой земля
И родной – пустота небес.
Будет больно на миг, зато
Так легко обрести покой
И уйти навсегда в ничто,
Потому что ушел другой.
– Потому что ушел другой… – запинаясь, повторила Кристина, пытаясь вспомнить, когда же она могла такое написать. В том, что писала именно она, сомнений не оставалось, ведь почерк был ее. Однако она абсолютно не помнила, как держала ручку этой ночью, как писала.
Но это было неважно. Важно было что-то другое, что-то безвозвратно ушедшее, выброшенное, забытое. То, чему она не могла подобрать названия, то, что она не могла объяснить, растеряв все слова и мысли.
Надо же… А слезы у нее, оказывается, остались. Она думала, что выплакала их все, до последней слезинки, ночью на обрыве, а вот теперь обнаружила, что они вновь текут непрерывным потоком по щекам, оставляют соленый привкус на дрожащих губах, гулко капают на смятый листок бумаги.
Потому что ушел…
Сколько же их… слез этих…
Выплакавшись, Кристина поднялась и, подойдя к окну, распахнула обе створки. Холодный утренний воздух пахнул ей в лицо и окатил лавиной свежести. Она подставила ему лицо, вдыхая запахи нового дня, вслушиваясь в звуки новой жизни, наступающей прямо сейчас, раскрывающей ей объятия вместе с теплыми лучами молодого восходящего солнца.
И сейчас, стоя у раскрытого окна, Кристина внезапно поняла одну вещь, по какой-то причине жизненно важную для нее.
Больше она не будет писать стихи.
Никогда.
Глава 14. Рождественское чудо
Канун Рождества.
Самое загадочное время, тонкая, едва различимая грань между прошлым и будущим. Время, когда в темном небе, посреди звездных конфетти раздается перезвон бубенчиков на шеях пушистых оленей, везущих сани добродушного Санта Клауса. Время, когда под наряженными елками лежат целые горы подарков в ожидании восторгов, радостных криков детей и смеха взрослых. Время, когда затихают последние звонки, перестают хлопать входные двери и близкие люди собираются за одним столом. Когда самые невероятные желания сбываются, и случается чудо.
Чудо… Интересно, а со взрослыми случаются эти самые чудеса? Есть ли у нее шанс закрыть глаза, а утром открыть их и увидеть себя в сказке? Конечно, это смотря в какой сказке, у каждого сказка своя.
О чем же ее собственная сказка? Вспомнить бы…
Кристина вздохнула и, свернувшись клубочком, уткнулась носом в подушку, через щелочку в одеяле глядя на часы. Вот минутная стрелка слабо дрогнула и перепрыгнула через часовую. Еще шестьдесят секунд жизни плавно скользнули в прошлое. Пошел новый отсчет.
Она поморгала, потому что очертания стрелок внезапно поплыли, а в Сочельник плакать не годится.
Кристина никак не могла заснуть, поэтому занимала себя массой глупых штучек, которые придуманы для быстрого погружения в сон. Считала овечек, например. Овечки почему-то были маленькие-маленькие, совсем крошечные, как снежинки, и она быстро устала от бесплодных попыток сосредоточиться и хоть как-то упорядочить их для счета.
Потом она попыталась расслабиться, закрыла глаза и, лежа на спине, мягко выталкивала из головы мысли, мешающие ей заснуть. Не получилось. Даже без багажа памяти в ее голове хватало образов, все они были тревожными и размытыми и никак не способствовали умиротворению, а самое главное, не хотели покидать ее голову.
Попробовав глубоко и ровно дышать, Кристина неожиданно захихикала: звук ее дыхания напомнил ей сопение щенят. Вообще-то она не была уверена, что они сопят именно так. Но именно это сравнение возникло у нее в голове и вызвало прилив веселья.
Снова не то, и снова не удается заснуть.
Наверное, все дело в том, что она просто слишком рано отправилась спать. Точнее, ее отправил Ник. Он заметил, что к вечеру Кристина стала вялой, и спросил, как она себя чувствует, когда они сидели в гостиной и он читал ей книгу. По правде говоря, она и сама ощущала некоторую слабость, поэтому согласилась с его предложением перенести традиционный рождественский ужин на следующий день и позволила уложить себя в постель, покорно выпив стакан какой-то очередной мутной лечебной пакости.
Когда Ник покинул ее спальню, Кристина почти сразу же обнаружила, что чувствует себя на самом деле довольно сносно, а слабость, охватившая ее часом ранее, бесследно исчезла. Но ей не хотелось беспокоить Ника, и она решила постараться заснуть, как и собиралась.
Однако сон никак не шел. Поэтому Кристина просто лежала в постели, слушала потрескивание поленьев в камине, считала острые язычки пламени и пыталась представить себе чудо. Сейчас она сама была, словно ребенок: маленькая, потерянная, ведомая, живущая только настоящим, без четко осознанного прошлого, зато с невероятно расплывчатым и от этого страшноватым будущим.
Она в очередной раз отогнала от себя грустные мысли, ведь в Рождество всем положено радоваться: и взрослым, и детям, и таким, как она.
Каким «таким», интересно? И что за мысли лезут в голову?
Ну вот, опять!
И она поступила совсем по-детски: свернулась под одеялом калачиком, обхватила руками колени и оставила грустные размышления. За детей всегда думают взрослые, решают, каким будет их завтрашний день. А у нее был Ник, надежный, заботливый, любящий Ник, на которого можно положиться даже в таком сложном деле, как создание будущего. В ее случае будущего без прошлого.
Ну и что, зато с ним!
Кристина невольно улыбнулась: надо же, пыталась представить себе рождественское чудо, а перед глазами появился образ Ника, как ответ на ее невысказанную мольбу о чуде. Утром он, как всегда, зайдет к ней, и после завтрака они пойдут гулять, может, по льду замерзшего озера, может в заснеженный ельник.
Какая разница, куда идти, главное – с ним…
Она лежала и думала о Нике. Для
