объясню...
«За город»!
Жить мне осталось минут пятнадцать...
Когда миновали развязку у Петровско-Разумовского, я решился. Да, таких, как я, не берут в космонавты. Но тяга к жизни присутствует даже у такого никчемного существа. Когда-то я этак сторонне размышлял, что неплохо было бы угодить под баржу и таким образом рассчитаться со всеми своими ошибками и проблемами.
Теперь я понял, что это все наносное.
Я хочу жить. Я слаб по сравнению с Собакиным, мне с ним не тягаться. Ему даже пистолет не понадобится — голыми руками задушит.
Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти свою дрянную шкуру...
Ждать пришлось недолго: неподалеку от рынка наша машина встала на светофоре.
Ну, ноги, не подведите...
Дернул ручку — дверь не открывается.
Еще разок. Безрезультатно. Замуровали!
Волна паники мгновенно смыла остатки здравого смысла и лишила возможности быстро соображать. Физиология тотчас же пустилась вразнос: сердце шибануло о грудную клетку так, что казалось, сейчас ребра сломаются, и забухало с тяжкой отдачей, как баскетбольный мяч об тонкую трехслойную фанеру.
— Тошнит? — озабоченно прогудел Собакин севшим на три тона голосом и медленно потянулся к бардачку. — Щас-ссс...
Нет, это у меня все медленно. Кровь вязнет в жилах, виски вибрируют в такт тяжким ударам сердца, багровый мир вокруг загустел и набух.
Не боец я, увы. Надо бы сейчас двигаться молниеносно, соображать быстро, а получается все наоборот. Вот так, наверное, и погибают в первом же бою такие, как я — обычные неподготовленные люди, не умеющие обуздать свою физиологию и просто впадающие в ступор перед лицом смертельной опасности.
— Нет ничего, — вязко сообщил Собакин, поковырявшись в бардачке. — Давай через окно, хрен с ним...
И, потянувшись через меня, нажал кнопку стеклоподъемника.
Стекло поехало вниз.
Я послушно поволок тяжелую голову в окно и взглядом зацепился за «утопленный» по самую шляпку штырек блокировки.
Ду-би-на...
Разблокировал дверь, открыл, полез наружу.
— Эй, ты че делаешь...
На негнущихся ногах (это не метафора — ноги и в самом деле едва слушались, казались чужими) обогнул стоявшую в соседнем потоке «Газель»...
— Ты куда, Бубка? Совсем сдурел?!
...перемахнул через парапет и, подвывая от ужаса, бросился в переход.
— Извините... Простите... Пардон...
Народу много, это хорошо. Собакин в два раза толще, у меня преимущество. Ага, я, кажется, уже начал продуктивно соображать! Это хорошо, сейчас это очень кстати...
Попетлял по рынку, встал в укромном уголке, отдышался. Осмотрелся — массивной фигуры моего страшного попутчика нигде не было видно. Это ничего не значит: вызовет подмогу, прочешут рынок, быстро найдут. Надо быстрее двигать отсюда.
Быстро пересек рынок, выскочил к стоянке такси.
— В Долгопрудный поедем?
— Хоть в Монте-Карло. Любой каприз за ваши деньги.
Сел, поехали. Кажется, никто не преследует. Уффф...
Поживем еще.
Вроде бы выпал из ступора — вспотел, правда, как свинья. Врач ведь, мог бы догадаться: когда у тебя паника, надо двигаться. Перед лицом смертельной опасности организм самопроизвольно впрыскивает себе гормональный допинг: чтобы кровь лучше свертывалась в случае ранения, чтобы можно было работать на пределе своих немалых возможностей. Если тупо сидеть на месте, можно запросто сдвинуть лыжи от «адреналинового передоза». Надо гонять кровушку, двигаться, драться, бежать...
Почему в Долгопрудный? Не знаю, просто это первое, что в голову пришло. В нашем направлении, в то же время несколько в стороне от трассы. Надо убраться из Москвы, а дальше видно будет...
Выйдя в Долгопрудном и расплатившись с таксистом, я первым делом позвонил Люде.
Трубку долго не брали. Неужели отключили? Вот только этого сейчас не хватало. Мобильного у Люды нет и, насколько помню, не было никогда, за проводной он не платит в принципе (принцип такой: ни цента на коммунальные расходы, все до копеечки — на «дурь»). Свет и телефон у него не отключают только из уважения к заслугам семьи и ввиду уверенности в щедрой компенсации. Обычно брат приезжает и оплачивает разом все задолженности и пени, а также благодарит добрых людей разными подношениями. Но
