свое произведение. В трактатах, первоначально предназначенных для произнесения, первое лицо единственного числа декларативных глаголов, например, «я заявляю», «я утверждаю», «я поддерживаю» свидетельствует о пыле говорящего, который стремится завоевать одобрение своей аудитории. Таким образом, в «Гиппократовом сборнике» соседствуют письменные и устные жанры. В этом нет ничего удивительного. Это точное отражение эпохи. Автор «Древней медицины» в начале трактата говорит о тех, «кто взялся за то, чтобы писать или произносить речи о медицине», показывая, что врачи были не только авторами, но и ораторами.
Трактаты первоначально предназначенные для ораторов делятся на две группы: дидактические изложения, то есть лекции для учеников или специалистов, и «речи» — разновидности докладов для более широкой публики. Они отличаются прежде всего по размеру. Торжественные речи короче. В лекциях учитель возвращается назад для объяснения мысли, изложенной раньше, тогда как оратор не должен утомлять внимание публики. Эти два типа изложений отличаются также и по стилю. Конечно, в лекциях врач не должен пренебрегать ораторскими эффектами, но это не главное при обращении к аудитории, сведущей в медицинских вопросах. С речами он выступает перед более широкой публикой, и чем менее она компетентна, тем более чувствительна к блеску изложения. Риторические изыски занимают в таких речах большое место, даже если первоначальной целью врача остается защита медицинских доктрин.
Перед началом лекции врач ограничивается красивой фразой. Так автор трактата «Зарождение — природа ребенка» вначале заявляет: «Закон управляет всем», потом приступает к основной теме: «Что касается семени мужчины, оно происходит из всей жидкости, которая находится в теле». Он может начать изложение темы без всякой преамбулы. Например: «Для того, кто хочет предпринять правильные изыскания по медицине, вот что нужно сделать…» — с ходу заявляет автор трактата «Воздух, вода, местности», обращаясь к врачам, особенно странствующим.
В торжественных речах, наоборот, теме предшествует длинное вступление, включающее общие мысли и блестящие формулировки, рассчитанные на то, чтобы завоевать и удержать внимание аудитории. В этом смысле самой характерной речью является трактат «Ветры». Собираясь сказать о том, что единственной причиной возникновения болезней является воздух, автор начинает с преамбулы о положении врача и об определении медицины. Этот длинный пролог, который сам автор называет вводным эпизодом, останется весьма знаменитым, особенно из-за первых фраз о положении врача:
«Врач видит ужасные вещи, прикасается к отвратительным вещам и через чужие страдания пожинает личные несчастья».
Эта фраза, столь удачно определяющая трудную, но благородную задачу врача, имела счастливую судьбу не только в медицинских кругах, но и в политической, философской и религиозной мысли поздней античности. Она цитировалась многими языческими и христианскими авторами — Плутархом, Дионом Златоустом, Лукианом, Оригеном, Евсевием Цезарейским, Григорием Назианским, Исидором Пелузским, Симплицием и Евстафием, и это еще только самые известные авторы.
Трактат «Ветры» содержит воистину художественные отрывки. Самый знаменитый — это хвала могуществу ветра, который будучи незримым, совершает во Вселенной зримые чудеса. Вот его начало:
«Воздух — это могущественный повелитель, который царит во всем и над всем. Стоит труда, чтобы рассмотреть его могущество. Ветер — это поток и течение воздуха. Когда большое количество воздуха вызывает сильный поток, деревья вырываются с корнями, море вздувается от волн, орхады (транспортные корабли) огромного размера швыряются во всех направлениях. Таково могущество, которое он распространяет на все свои владения. Однако он невидим для глаза, но видим для разума».
Эта страница вдохновила латинского поэта Лукреция. В поэме «О природе вещей» он описывает бурю, указывая на невидимость силы ветра. В эпоху Возрождения об этом же упоминает Рабле, когда в своей «Третьей книге» восхваляет «пантагрюэлион», то есть коноплю, траву, служащую материалом для парусов:
«С помощью этой травы, — говорит он, — невидимые субстанции зримо останавливаются, удерживаются и как бы сажаются в тюрьму… С ее помощью, благодаря удерживанию воздушных волн, большие орхады, широкие таламеги, сильные галионы, огромные и чудесные корабли снимаются со своих стоянок и продвигаются по воле кормчих…»
Антитеза видимого и невидимого, «большие орхады» — ретроспекция хвалы воздуху в Гиппократовом трактате.
Рабле прекрасно знал текст, потому что сам был врачом и издателем Гиппократа.
Стилистические изыски в медицинских речах и лекциях несут отпечаток влияния софистов, особенно Горгия.
Уроженец сицилийских Леонтин, он в первый раз прибыл в Афины в 427 году по поручению родного города. Виртуозность его речей поразила афинян, которых было трудно удивить в этом жанре. Горгий изыскивал антитезы и украшал их изящными шутками; члены предложения, которые он сопоставлял, имели одинаковую длину и заканчивались одинаковыми созвучиями. Его успех был так велик, что он объехал всю Грецию, давая уроки риторики, за которые брал очень высокую плату.
Некоторые медицинские речи, сохранившиеся в Гиппократовом творчестве, подверглись влиянию риторического стиля Горгия. Может быть, поэтому некоторые древние источники утверждали, что Горгий был учителем Гиппократа. Речь «Ветры» имеет поразительное сходство с похвальным словом «Елене» Горгия — в самом наличии похвального слова, в технике, композиции и стиле. Это сходство побудило современных ученых считать, что автор «Ветров» был не врач, а софист, или нечто вроде кентавра из врача и софиста, которого иногда называли забытым словом
Судя по всему, врачи-гиппократики не скрывали своего презрения к «науке плохих речей», к той риторике, которая прячет невежество под велеречивой манерой говорить. Истинный врач может признать, что не имеет хорошей практики в произнесении речей, что, впрочем, является откровенным кокетством, когда это признание завершает блестящую речь. Гиппократики полностью отдают себе отчет в том, что риторика является необходимым средством привлечь внимание публики.
Кроме испытания соискателя на должность общественного врача перед народным собранием, один из случаев, когда врач мог обратиться к многочисленной публике — это его прибытие в незнакомый город. Его появление почти, как прибытие софиста, было событием, которое привлекало толпу знатоков и зевак, особенно если он был знаменит. Чтобы получить клиентуру, незнакомец должен был сразу произвести хорошее впечатление на эту разношерстную толпу. При случае он должен был смело выступать против своих уже обосновавшихся коллег, вступивших с ним в полемику. Зачастую это выливалось в настоящие ораторские состязания.
Одна из Гиппократовых речей, «Природа человека», в своей преамбуле обличающая невежество противников, косвенно дает нам ценные сведения об условиях, в которых проходили эти словесные поединки:
«Совершенно ясно, что они ничего не знали. Это можно понять из спектакля этих ораторских состязаний: когда одни и те же противники сходятся перед одной и той же публикой, никогда не случается, чтобы один и тот же оратор три раза подряд выходил победителем в дискуссии. В первом туре побеждает один, во втором — другой, в третьем — тот, кто покажет себя перед толпой более велеречивым… Лично я думаю, что такие люди по глупости сами себя кладут на лопатки».
Из текста ясно, что ораторов выставляли как борцов перед толпой, которая играла роль арбитра. Описание борьбы, в которой, чтобы стать победителем, нужно было одержать верх три раза подряд, хорошо отражает зрелищность происходящего. Словесные выпады походят на приемы, с помощью которых противники стараются «положить друг друга на лопатки». Тот же накал страстей есть у самого древнего софиста — Протагора, который прославился изобретением «сбивающих с ног» аргументов. Видимо, речи врача совсем не были похожи на лекции перед избранной публикой. На общественной площади города или в палестре, в толпе любопытных и шумных зрителей, ему приходилось выступать против самых разных оппонентов — от коллег-врачей, до прорицателей и уличных шарлатанов.
