— Ну, теперь вы верите, что мой рисунок похож на Дюпона? — спросила Валери.
Комиссар изумился при виде своего портрета. Он был им так же доволен, как и своей собственной персоной.
— Превосходно. Это даже лучше, чем фото. Если негодяй увидит свой портрет, он поймет, что пропал.
— А поэтому имя Жубелин ни в коем случае не должно связываться в печати с этим портретом.
— Этого вы могли бы и не говорить, — возразил комиссар. — Я уже почти двадцать лет нахожусь в своей должности.
Антипатия, которую Морис и Фушероль почувствовали друг к другу с самого начала, в присутствии очаровательной Валери еще больше усилилась.
— Можете не беспокоиться, мадемуазель, — заверил ее комиссар, — ваше имя не будет упомянуто в прессе. После того, что мы теперь имеем…
Фушероль помахал листком, на котором была изображена голова Дюпона.
— …Мерзавец все равно пропал. А зверь, которого догоняет охотник, думает только о бегстве.
Он поднялся и тяжелыми шагами вышел из–за стола.
— Теперь попрошу пройти сюда.
С преувеличенной галантностью он взял Валери за руку, чтобы помочь встать, и, не выпуская ее руки, проводил в соседнюю комнату. На изящной руке Валери его толстая с черными волосами ручища выглядела почти непристойно.
— Совин!
Инспектор подошел с услужливым видом.
— Запротоколируйте показания мадемуазель Жубелин. Я еще побеседую с ней, когда вы закончите.
Совин подобострастно поклонился свидетельнице, очевидно, обрадованный благосклонностью своего шефа. Комиссар закрыл дверь и вернулся к своему письменному столу.
— Ну, мсье Латель, значит, у вас от меня секреты, — проговорил он деланным тоном дружелюбного упрека. — Вы сами любите немножко поиграть в детектива?
— Даже с некоторым успехом, как видите.
— И так же мило вы мне лгали.
Комиссар подмигнул:
— Волнующая особа, эта маленькая Жубелин.
— Вы слишком далеко заходите, — сердито проворчал Морис.
Его антипатия к комиссару перешла в сильное отвращение.
— Я не хотел вступать с вами в пререкания в присутствии мадемуазель Жубелин, но теперь, когда мы одни, я протестую против подобных высказываний. Да, конечно, она провела прошлую ночь в моем доме, но я уже говорил вам, что там была моя дочь. Мадемуазель Жубелин — не девица легкого поведения, с какими вам, вероятно, приходится иметь дело по долгу службы.
— Да, да. Не надо волноваться.
Комиссар самодовольно улыбнулся:
— Я, видимо, кое–что преувеличил, но иногда приходится поступать так, а не иначе, чтобы получить нужную реакцию.
— Это вам удалось, — сказал Морис и добавил: — Девушка в порядке.
— Но вы же знаете ее всего один день.
— Я долго беседовал с ней.
— Либо вы принимаете меня за дурака, — пробормотал Фушероль без всякой неприязни, — либо вы и в самом деле очень наивны. — Не успел Морис возразить ему, как он добавил: — Там есть еще кое–кто…
Пригласив его подойти к двери, ведущей в коридор, он тихо приоткрыл се.
— Взгляните на эту женщину.
Морис увидел стройную маленькую женщину лет шестидесяти, сидящую на скамейке у стены. Она была во всем черном. С непроницаемым лицом и положенными совсем прямо руками, она сидела подчеркнуто неподвижно.
— Она вчера прибыла из Шатеру.
— Это его мать?
— Да. Она вдова. Он был ее единственным ребенком.
— Единственный ребенок… — проговорил Морис.
Ему легко было поставить себя на место этой матери, которая сейчас переживала не меньше, чем он, когда потерял жену.
— Вы когда–нибудь видели эту женщину?
— Нет.
— И вы не знаете, что она была в натянутых отношениях с сыном?
Фушероль подошел к письменному столу и взял пачку сигарет.
— Хотите закурить?
Казалось, он забыл о сделанных ему замечаниях. Он закурил и продолжал:
— Морэ был у нее светом в окне. Она не могла простить ему, что он уехал из Шатеру и поселился в Париже.
— Но ведь он был взрослый.
— Для матери ребенок всю жизнь остается ребенком.
Сперва Морис провел параллель с собой. Разве в его глазах Изабель была взрослой женщиной? Но ведь ей всего девятнадцать лет! Она была совсем еще подростком. Вообще, Изабель — это совсем другое дело.
— А такая мать–собственница, — закончил свою речь Фушероль, явно гордясь своими познаниями в психологии, — любит видеть в себе мученицу. Мадам Морэ не простила своему сыну, что он уехал в Париж. Она не простила и тех, кто переманил его от нее. Она ненавидит всех, кто был ему близок здесь, в Париже, считая, что они разлучили ее с сыном. Она ненавидит весь мир! — сделав паузу, он добавил: — Поэтому прежде всего я покажу портрет Дюпона ей.
— Но вы же не предполагаете… Дюпон несомненно сумасшедший, который возомнил себя мстителем.
«Я убью всех злых!» — это было бы подходящее название для детективного романа.
В это время Морис был озабочен другим. Он думал о Валери.
Пока Фушероль изливался по поводу душевнобольных и мотивов их преступлений, у него в голове возникла одна идея.
— Вы не опасаетесь, что Дюпон станет мстить мадемуазель Жубелин? — спросил он комиссара. — Что, если он отважится пойти на это?
— Может быть, — ответил Фушероль, пытаясь выпустить дым колечком. — Она довольно хорошая приманка, на которую можно поймать преступника.
— Приманка? Надеюсь, вы не собираетесь использовать мадемуазель Жубелин как приманку?
Фушероль, казалось, не заметил возмущения Мориса и спокойно продолжал:
— Конечно, для нас было бы очень неплохо, если бы этот тип узнал, что его портрет получен от нее. Но я постараюсь, чтобы этот факт не просочился в прессу. Мы должны сделать все, чтобы защитить ее.
— А если он все же убьет ее?
— Если он убьет… если он убьет…
Наконец, Фушеролю удалось выпустить дым колечком, но он разрушил его резким движением, так как вопрос Мориса привел его в возбуждение.
— Если он убьет ее, то здесь я ничего поделать не могу. Ведь не приставлю же я к ней личного телохранителя и не запру ее в камере. Это не в моей компетенции.
Он взмахнул сигаретой и стал обнадеживать Мориса:
— Я сделаю все, что от меня зависит, Латель, и даже больше, чем повелевает мне долг. Остальное
