огни фар, летящие прямо на нее с дьявольской скоростью, и, вместо того, чтобы остановиться и кинуться вперед, решила повернуть назад. Вот и получилось, что он зацепил ее правым крылом на полной скорости. Фары, конечно, вдребезги — здесь повсюду валялись осколки. Бедняжка пролетела по воздуху футов тридцать, не меньше, потом ее шмякнуло об стену вон того дома, видите, чуть ниже окна, и отбросило еще футов на пятнадцать. Но я готов заложить последний доллар: она ничего не успела понять! Ни понять, ни почувствовать, Представляете, вот так идешь себе спокойненько, ни о чем таком не думаешь, и вдруг огни, шум, удар — и все?..
Я представлял. Только я представлял все это совсем иначе. Она знала, что сейчас произойдет. Она стояла там, где ее поставили, и следила, как машина медленно отъехала, развернулась и помчалась прямо на нее, набирая скорость. А позади нее стоял некто, крепко сжимая ей локти своими сильными, тренированными руками, и тоже следил, как приближаются слепящие огни (а может быть, фары были выключены и они видели только надвигающийся на них темный силуэт?), а потом, когда машина была уже в нескольких метрах, швырнул ее вперед, навстречу, чтобы все уже было наверняка, а сам ловко отпрыгнул в сторону и прижался к стене и смотрел, как то, что только что было ею, отлетело на тридцать футов, а потом на пятнадцать и упало бесформенной грудой. А когда он убедился, что все в порядке, то спокойно, неторопливо прошел вперед, завернул за угол, сел в свою машину и уехал.
Была ли она так же мужественна, как на мосту, или на этот раз им удалось услышать мольбу о пощаде? Почему–то меня не покидало ощущение, что я еще узнаю об этом.
Итак, славный рыцарь Дон Кихот, что мы имеем?
Разве мир стал лучше или хуже после того, как из него исчезла еще одна нелепая душа? Разве тебя так сильно задело то, как она предложила себя, как предлагают гурману отведать гордость местной кухни? Или твое сентиментальное сердце дрогнуло, когда ты наблюдал за плавными движениями ее красивых бедер во время танца? Почему ты так уверен, что все, что она говорила, не было ложью?
Может быть, единственной настоящей правдой было то, как я нащупал ее волосы под водой, как провел руками по ее телу, пока не наткнулся на проволоку? Но я не мог забыть, как она судорожным, последним движением обхватила мое запястье. Я слишком хорошо помнил свое отчаяние и злость, когда я не мог разорвать проволоку. Да, это было трудно, и я гордился тем, что мне удалось ее вытащить. Так, может быть, все дело в том, что они позволили себе уничтожить, превратить в бесформенную груду то, что ты спас ценой неимоверных усилий?
Успокойся, герой. Зови полицию. Это их работа.
Но где–то поблизости плавают тридцать две тысячи долларов. Им нужен новый хозяин. К тому же я уже вложил в это дело двести баков.
Без четверти десять пришел Мейер и вручил мне плотный конверт.
— Мне пришлось потратить массу времени на светскую беседу. Жена Хоумера надеется, что я возьму ее в рейс. Как фотограф Хоумер на удивление бездарен. Он только и делает, что крупные планы дикорастущих цветов. Правда, проявляет и печатает он прекрасно.
Я вытащил фотографии из конверта. С самой большой, одиннадцать на четырнадцать, на меня смотрело ее лицо, крупный план от середины лба до шеи. Голова повернута в три четверти, глаза полуприкрыты, взгляд устремлен куда–то вниз, прядь темных волос упала, закрыв часть щеки. Никто бы не сказал, что снимок сделан во время танца, скорее, казалось, что она дремлет или только что проснулась. Игра света и тени подчеркивала изящество черт, а благодаря выбранному ракурсу особенно бросалось в глаза ее восточное происхождение.
Я долго молча смотрел на нее.
— Мейер, это потрясающе.
— Я и сам не ожидал, что так получится. Надо будет выставить ее. Как мы ее назовем? «Островитянка»? «Гавайская невеста»? Лицо, конечно, изумительное.
Я подумал о том, во что превратилось это лицо теперь, и стал смотреть остальные снимки. Их было четыре, пять на семь, но на них она уже позировала.
— Эти, пожалуй, больше подойдут для твоих целей, Трев?
— Да, но мне нужны маленькие, чтобы вставить в бумажник.
— Вот они, в отдельном конверте.
— Отлично, спасибо.
— Трев, ты уверен, что мне не нужно идти с тобой?
— Сейчас — нет. Может быть, впоследствии я прибегну к твоей помощи. Пока я собираюсь только найти это место.
— Вот что… Будь осторожен.
— Если бы ты увидел, что они с ней сделали, то не говорил бы об осторожности.
Я посмотрел на часы. Было уже десять минут одиннадцатого. По местному каналу в это время передают новости. Я включил телевизор. Молодой диктор старательно кривлялся, выкладывая нам, что происходит в мире. Вместо «Вьетнам» он произносил «Виет Ну–Ам».
Вскоре он перешел к местным новостям.
«Полиция установила личность девушки, погибшей вчера ночью. С помощью отпечатков пальцев идентифицирована некая мисс Эванджелина Беллемер, двадцати шести лет. Привлекалась к ответственности за проституцию, непристойное поведение, приставание к мужчинам. Последний из известных адресов — Джексонвилль. Как нам стало известно из информированных источников, полиция надеется вскоре произвести арест угонщика автомобиля».
Я выключил телевизор.
— Честно говоря, я не думал, что она так быстро попадется, — заметил Мейер. — А кого это они собираются арестовать?
— Ради Бога, Мейер, кого угодно. Любого мелкого пакостника, который у них на крючке. Обычное дело. Что ему стоит признать еще один угон и случайный наезд, особенно если ему пообещают отпущение грехов? Тем более, что присяжные наверняка сочтут, что девушка с таким послужным списком сама во всем виновата.
— Иногда ты заставляешь меня чувствовать себя простаком.
— Ты хорош таков, как ты есть. Не сыграть ли нам в шахматы?
— Только если ты пообещаешь не разыгрывать этот мерзкий королевский гамбит.
Южная оконечность Бровард–Бич вдоль автострады AIA — это сплошной ряд сверкающих неоном мотелей, бензоколонок, коктейль–баров, пиццерий, парикмахерских и магазинов. Все это растянулось вдоль побережья на много миль, и трудно сказать, где кончается, например, Силвермор и начинается Гвендон–Бич или Калипсо–Бей.
Роллс–ройс явно не подходил для моих целей, поэтому я оставил его на привязи в гараже, а сам взял напрокат форд. Свой выбор я остановил на мотеле «Бимини Плаза», поскольку он выглядел привлекательнее других. Стоял конец июня, с номерами проблем не было, и я выбрал лучший, с видом на океан. В номере имелись две двуспальные кровати, холодильник, цветной телевизор, кондиционер и пушистый ковер цвета лаванды. И всего–то за девять баков.
Кроме того, в номере было дикое количество зеркал: огромное зеркало во всю стену в спальне напротив кровати, во всех дверцах всех шкафов, в дверях ванной и туалета (изнутри, разумеется). Ванная вообще была сплошь в зеркалах. По–видимому, предполагалось, что все постояльцы мотеля либо победители конкурсов красоты, либо страдают нарциссизмом.
Раскладывая вещи по шкафам и ящикам, я то и дело натыкался на собственное изображение и никак не мог сообразить, что мне это напоминает. Наконец вспомнил — шесть дней (или шесть ночей?) в Лас– Вегасе, в номере, как две капли воды похожем на этот. Я провел их с одной знакомой, богатой наследницей из Сиэтла, которая была настолько неосторожна, что доверила мужу распоряжаться своими деньгами. Представляю, как у него вытянулось лицо, когда он оплачивал счет из Лас–Вегаса.
Вначале мы прекрасно ладили — как в постели, так и вне ее. Но проклятые зеркала с каждым часом все больше отдаляли нас друг от друга. Кроме того, ее раздражали мои сочные шутки, а меня — полное отсутствие у нее чувства юмора. Несмотря на то, что в номере, кроме нас, никого не было, мы никак не могли остаться наедине: со всех сторон на нас глядели десятки нервических Арабелл и усмехающихся Мак– Ги. Это было все равно, что заниматься любовью на автобусной остановке в час пик. Короче говоря, через
