Какое-то время сидят молча. Потом Кутасов шутливо толкает Богданова. Тот знает — очередной анекдот.
Степанов сидит хмурый, туча тучей. И вскоре прерывает их:
— Тише, вы, черти, полно языки-то чесать. Смотрите!
По дороге идет человек. Он внимательно посматривает по сторонам и старательно обходит лужи и выбоины. На развилке останавливается и осматривается. Потом лезет в карман, достает кисет, неторопливо свертывает цигарку и негромко стучит кресалом.
— Побудьте здесь! — наказывает Степанов, вылезая из-под ели. — Это, наверное, Архип.
Спустя короткое время послышался условный свист — звал Степанов. Делал он это искусно, подражая птицам. Кутасов и Богданов пошли на свист командира.
Рядом с ним они увидели низкорослого, худенького старичка с редкой бородкой и жиденькими вислыми усами. Лицо, иссеченное морщинами, высокий прямой лоб и большие, острые и немного усталые глаза, лучившиеся добротой.
На старике была выцветшая от времени и непогоды стеганка, холщовые брюки и драные кирзовые сапоги.
— Ну, так что же, — добродушно заговорил старик грудным и низким голосом, который никак не вязался с его хилой фигурой, — будем знакомиться?
Дед снял шапчонку.
— Ну и голосина, — подивился Богданов.
Новый знакомый радушно протянул маленькую, грубую от работы руку и пробасил:
— Архип. — Потом решил, что его не расслышали, и снова повторил: — Архипом зовут, значит.
— А как вас, дедушка, по отчеству? — поинтересовался Кутасов.
— По отчеству-то, — оживился дед, — по отчеству Семеновичем буду. Только меня чаще Архипом кличут.
Степанов достал махорку, но дед решительно остановил его:
— Накась, вот, мил человек, попользуйся моей. Отпробуй, махорка добрая и страсть крепкая. Раньше-то я сам ее сеял.
Дед с готовностью протянул Степанову старенький замусоленный кисет. Однако махорки нашлось лишь на две закрутки.
— Это и весь твой запас? — посмеиваясь заметил Степанов. — Негусто!
— Ничего, ничего! Мир не без добрых людей, — хорохорился дед.
Он улыбнулся, собрав у подглазья морщинки, и чуть пожевал губами.
— Ну так что же, пошли! Мешкать нельзя, — вдруг встрепенулся он, — время не ждет. Идти, видать, прямиком придется. Не то погода прояснится, а в деревню, как я понимаю, надо тишком прийти.
Степанов внимательно посмотрел на съежившихся товарищей и скомандовал: «Пошли, ребята, и побыстрей!»
— А далеко идти-то, Архип Семенович? — спросил Богданов.
— Чтоб далеко не скажу, но и не рядом. Так что поспешать, пожалуй, надо.
Впереди идет Архип, по-стариковски семеня ногами, напряженно прислушиваясь к шорохам. И всякий раз, когда у кого-нибудь под ногами хрустнет сухой валежник, испуганно озирается. В лесу стелется дым, тянет гарью, где-то горит лес. Архип заметно волнуется.
— Ты что, дедушка, все оглядываешься? Разве здесь так опасно? — спросил Кутасов и отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Архип пристально, с лукавинкой в глазах посмотрел на Кутасова.
— Да как тебе сказать, мил человек, давно в этих местах не был, промахнуться побаиваюсь. В народе-то как говорят: старый ошибся — стало быть, из ума выжил, а молодой — ума не нажил. Вот я и не хочу осрамиться. Ну, а если лишний раз оглянусь, ничего не потеряю. Отец мой, помню, так говаривал, — пробасил Архип, продолжая путь, — кто, мол, часто по сторонам смотрит, больше видит. Вот так-то, милок!
— Верно, Архип Семенович, — добавил Степанов, — только чудаки прут напролом.
Идти становится все труднее. Надоедливая морось бьет в лицо, застилает глаза.
Последний участок пути основательно изматывает. Мешки становятся тяжелыми, лямки режут плечи. Хочется присесть, отдышаться и отдохнуть, но Архип все торопит и торопит: побаивается, как бы не проглянула луна. Он идет по каким-то одному ему ведомым петляющим тропам.
— Темное облако на небе долго не держится, — замечает он.
Ветер завывает в верхушках деревьев и сбрасывает с них крупные капли дождя. Темень густо обволакивает лес.
Богданов пробирается прямо через кусты, даже не пытаясь обходить их.
— А ты бы кустики-то в обход, милок. Не то совсем мокрым будешь, — наставляет дед.
— Мокрого не промочишь, — бурчит Богданов и продолжает путь. Он еле идет, ноги у него подкашиваются. Вскоре он снова падает и, потрогав рукой рассеченную бровь, зло ворчит.
— Черт те где эта злосчастная деревенька. Петляем, как зайцы. Прямиком называется.
Архип слышит, как чертыхается Богданов, и, должно быть, обижается. Он приостанавливается, трогает почему-то рукой кадык и негромко басит:
— Ты, мил человек, ершистый больно да поперечный какой-то! Кого винишь-то, а?
А потом добродушно добавляет:
— Оно, конечно, в темноте дорога всегда длинней кажется.
— Он у нас такой, — насмешливо говорит Степанов, — семь раз упадет, восемь поднимется.
Но вот лес поредел. Пошло мелколесье, а спустя короткое время они вышли на всполье, где ветер заметно усилился. Впереди замелькали редкие и неяркие огоньки.
— Слава богу, — обрадовался Архип. — Ну, вот и она!
Все облегченно вздыхают. Степанов наказывает подготовить оружие, уложить пожитки, чтобы не гремели, и самим не говорить ни слова.
— А вы не волнуйтесь, — успокаивает дед, — все будет ладно. Теперь только идите тихо, шаг в шаг, чтобы ни одна собачья душа не пронюхала. Ну, так поспешайте за мной вон к той баньке. Видите?
Осторожно, краем деревни, через заросли ольховника, дед привел их к бане. Рядом с ней рос невысокий, но довольно кряжистый и густокронный дуб. Ветер так яростно обрушивался на него, что ветви глухо били по замшелой дощатой крыше.
Степанов осмотрел подходы к бане и остался доволен. С одной стороны — от крайней избы до самого леса шел сплошной кустарник, с другой — огороды.
Соседняя изба — развалюха с разбитой крышей и заколоченными окнами — стояла справа. В ней никто не жил. Кругом было тихо и безлюдно. Деревня казалась вымершей.
В бане было сыро, пахло копотью и березовыми вениками, свет сюда проникал только через щелистые двери.
Архип, впуская разведчиков в баню, шепотком, как бы успокаивая, бормочет:
— Сейчас, сейчас, сынки, все будет чередом и в аккурате. Вы только постойте чуток спокойно, не то головы порасшибаете. Я тут зараз дверь прикрою и огонек зажгу. Давеча припас.
Архип на ощупь извлекает из-под лавки какую-то дерюгу, завешивает дверь и озябшими руками зажигает малюсенькую плошку с маслом. Баня еще хранит тепло: в ней недавно мылись.
Разведчики снимают с себя груз, намокшие ватники и блаженно усаживаются на чистые, пахнущие мылом скамейки, вытягивая затекшие и натруженные ходьбой ноги.
Жиденький коптящий огонек потрескивает, мигает, вырывая из темноты части прокопченных стен, наглухо заколоченное оконце, усталые, обветренные и осунувшиеся лица разведчиков. Богданов сразу же укладывается на полок, положив под голову длинные сухие руки, замолкает. Тепло морит, усталость клонит ко сну, мысли текут вяло. Ни у кого нет желания ни двигаться, ни говорить.
Только Архип не унимается и продолжает хлопотать. Делает он все несуетно (и откуда только силы берутся у этого тщедушного деда?). Он по-хозяйски раскладывает на теплой каменке ватники, скрюченными пальцами поправляет чадящую коптилку и, усевшись напротив дремлющих разведчиков, сочувственно посматривает на их усталые лица.
Радостно на душе Архипа. Нужен он еще людям, нужен. Может, и пользу принесет какую. Архип
