«Наш доктор — молоток. Вон мне как руку сделал. Как новая». А его собеседник заметил: «Молоток-то молоток, да держи ухо востро». И Мужичков опять сжался от ощущения своей чужеродности всем этим людям, а ведь до войны он был как все — ходил в школу, учился, влюблялся... И все-таки была разница. Он вспомнил, что мать вечно была недовольной, вечно ворчала на отца, а отец усмехался в седеющие усы и ничего ей не отвечал. Читая теперь его дневники, он часто натыкался на записи о жизни, о семье. Это был крупный, широко мыслящий человек... «Как он выбрал мою мать?» — невольно думал Мужичков. Он с неприязнью вспомнил свою жизнь при немцах. Ужимки матери, свои поклоны, вереница рыхлых сытых тел, которые он массировал, оперировал и лечил, тех, кто убивал вот таких! К горлу Николая Михеевича вдруг подступили слезы, он почувствовал неодолимое отвращение к себе. А если бы жив был отец?.. Пистолета у врача не было, но это был момент, когда Мужичков готов был застрелиться. Но время шло, и вокруг шла жизнь, наполненная опасностями, лишениями, смертельной борьбой с врагом. И она не могла не повлиять на Мужичкова. А окончательно встряхнуло его нападение фашистских карателей на партизанский госпиталь.
Стоял уже ноябрь, Мужичков привычно осматривал раненых. Маша готовила инструменты, Аннушка кипятила воду в баке. Вдруг послышались выстрелы и взрывы. В землянку ворвался огромный рыжий немец в грязном маскхалате и открыл огонь по нарам, на которых лежали раненые и больные.
— Что вы делаете? Остановитесь! — закричал Мужичков по-немецки.
Рыжий верзила обернулся на его крик, пьяно захохотал. Прогрохотала автоматная очередь.
Когда Мужичков пришел в сознание, ему сказали, что Маша закрыла его собой, а Анюта застрелила рыжего фашиста из своего пистолета. Три пули ранили врача.
Отряд вражеских лыжников-карателей, пробравшийся к партизанскому госпиталю, был уничтожен.
Некоторое время, после гибели Маши, врач чувствовал, что партизаны стали избегать его, не заходил больше в землянку и комиссар, лишь официально интересовался, как идет выздоровление. Аннушка часто тихо плакала в своем закутке около операционной. Мужичков обучал ее серьезному и сложному делу операционной сестры. И однажды, когда он похвалил ее после перевязки, она вдруг прямо в глаза посмотрела ему и спросила: «А как вы, Николай Михеевич, служили им? Как могли? Они же звери!»
Он побелел, сердце вдруг заколотилось, заболело... Как служил? Как мог? Он не смог сразу ей ничего ответить. Ведь служил... И прошептал: «Не знаю. Простите, Анюта, не знаю...» Было одно обстоятельство, которое тяготило его и заставляло задумываться. Незадолго до нападения карателей, укладываясь спать и поправляя самодельную подушку, он увидел какую-то ерундовую грязную бумажонку, на которую почему-то обратил внимание, хотя по виду годилась она только на выброс. И замер. Это была записка от матери:
«Коленька! Доверься подателю этой записки».
На обороте было нацарапано:
«Господин доктор, меня не ищите. Я сам найду вас. Ваш друг».
Тогда он обрадовался весточке от матери и подумал: значит, и сюда проникают люди с той стороны... Но тут же испугался — как этот «неизвестный друг» будет искать его? Он понял, что боится и не хочет, чтобы его искали «с той стороны». А потом ранение, зверская расправа с ранеными и больными в госпитале и гибель Маши так перевернули его, что теперь он знал, что ответить «неизвестному другу», как поступить с ним, если они вдруг встретятся.
Ранения были легкими. Через неделю он уже встал на ноги и только чуть прихрамывал.
Приступив к работе, Мужичков твердо решил встретиться с «другом» с той стороны. Чаще стал бродить вокруг своей землянки, старался больше быть на виду и напомнить неизвестному о себе. Однако тот не приходил.
«Я сам найду вас», — предупреждал «друг» в записке. «Но где же он?.. Как его найти? — волновался врач. И тут же сдерживал себя: — Нет-нет. Самому мне не следует торопить события».
— Господин доктор... Я очень сожалею, что тогда так нелепо получилось, — услышал Мужичков от пациента.
Он вопросительно посмотрел на пожилого мужчину в поношенном коричневом ватнике, с худым морщинистым лицом, который усаживался перед ним на табуретке. Левая кисть незнакомца была забинтована и покоилась на перевязи.
В больничной землянке, кроме них, никого не было.
— Вы о чем?
Тот растянул тонкие губы в улыбке, оголив крупные, сильно прокуренные зубы. Сторожко глянул на вход в землянку. Затем снял перевязь. Сорвал повязку с кисти и сунул бинты в карман ватника. Пошевелил пальцами: кисть, видимо, затекла от ложной повязки. (Он появился у врача по поводу растяжения связок локтевого сустава и кисти.)
— Николай Михеевич, примите материнский поклон от Ирины Александровны, — тихо произнес «пациент» и склонил голову с почтением. — Она ждет вас с нетерпением.
Мужичков вздрогнул от неожиданности, поняв, что перед ним человек, которого он так долго ждал.
— Так это вы?! — он быстро взял себя в руки, добавил уже спокойнее: — Наконец-то!
— Да... Я — ваш друг, — представился тот и сообщил доверительно: — Лыжников-эсэсовцев сюда привел я... В разгар боя можно было незаметно уйти. Однако автоматчик опередил человека, который знал вас в лицо. Тот человек должен был встретиться с вами и обеспечить вашу безопасность. Но он погиб. Печально, конечно, что вас тогда ранило. Столько времени напрасно потеряно... Ирина Александровна очень волнуется...
Мужичков сжал зубы. Похолодел весь. Он не знал, как вести себя дальше. Он кивал головой, словно соглашался с тем, о чем говорил гость. У него вдруг появилась такая ненависть к пришельцу, что стало дурно, закружилась голова. Доктор сильно прикусил губу, стараясь избавиться от головокружения. Подумал: «Так это он за мной пришел! А что у меня с этим типом общего?! Фу, какая мразь! Нет-нет! Я никуда с ним отсюда не пойду!» И он стал торопливо придумывать, как лучше обезвредить пришельца с той стороны.
А тот продолжал:
— Господин доктор, у меня все готово. Можно хоть сегодня ретироваться. Только прежде чем уйти, нам надо оставить тут гостинец. Понимаете?
Доктор сдвинул брови, насторожился, глянул на собеседника вопросительно.
— Да такой гостинец, чтобы надолго запомнили вас бандиты! — продолжал гость, кривя губы.
Мужичков напрягся весь:
— А что вы имеете в виду?
«Пациент» достал из внутреннего кармана ватника темный стеклянный пузырек. Протянул врачу:
— Вот! В нем такая сильная доза, что достаточно будет всыпать щепотку в их колодец или в общий котел... В общем, дело проверенное.
Николай Михеевич ужаснулся, поняв, что требует от него этот человек. «Безумие! И я должен согласиться на это?! Но он может сделать это и без моего согласия!» — Доктор торопливо взял у диверсанта пузырек, на этикетке которого чернел безглазый череп, а под ним скрещенные берцовые кости.
— Ясно. А что в нем?
— Не знаю точно. Мне сказали, что вполне хватит на тысячу голов. Действует мгновенно! — сообщил диверсант и так сжал зубы, что желваки заходили.
За стеной послышались голоса. Тут же поднялась плащ-палатка, что заменяла дверь.
— Хорошо. Вечером приходите в мою землянку, — пряча пузырек с ядом в карман халата, шепнул врач диверсанту. — Там договоримся. — И громко сказал: — Ну что ж, с рукой у вас все в порядке. Были растянуты связки. Пройдет скоро. Все.
Он смазал «пациенту» верхнюю сторону кисти йодом. И тот удалился, предварительно поблагодарив врача. А в землянку вошли два молодых партизана: у одного свежая повязка на голове, второй поддерживал раненого товарища под руку.
