— Предпочитаете консервы, Петр Петрович? Ничего, это скоро пройдет. Через полгода вас от нерпы за уши не оттянешь, на консервы не захотите и смотреть.
Вскоре стало шумно. Акопов наседал на Бориса, требуя ответа:
— Ну, Боря, ты скажи, ты учитель: вот почему все чукчи хорошо рисуют? А? Мне один охотник такую, так-кую карту вычертил… — Акопов восторженно щелкнул пальцами.
— Ну, не все, но… Больше соприкасаются с природой. Зрительная память, — туманно пояснил Борис.
Когда разговор зашел о долгих поездках по чукотским хребтам, Столяров оживился, стал расспрашивать геолога о подробностях путешествия.
— Профессия у вас хорошая, — веско заключил он. — А мне придется учить чукчей правильному выпасу оленей и уходу за ездовыми собаками.
— Очень завидная работа, — с жаром отозвался Акопов. — У нас — с камнем, у вас — с людьми.
Слепой хозяин медленными глотками допил вино и потом как-то сразу обвис за столом, подперев голову рукой.
Ренвиль взглянул на часы и поднялся:
— Пойду. Пора налаживать передвижку. Картина “Пирогов”. Приходите.
— Обязательно придем, дорогой, — откликнулся Акопов. — Не видал еще “Пирогова”. А ты, Борис?
— Да из нас, наверное, один Столяров видел ее. Он только-только с Большой земли.
— Хорошая картина, — подтвердил Столяров. — Посмотрел бы еще раз, да устал с дороги. Хочу отдохнуть.
— Кстати, здесь место только для двоих — Борису и Столярову, — сказал Акопов. — Где мне лучше переночевать, папаша Томб?
— В сельсовете диван. Там тепло.
— Сельсовет? Отлично, — решил Акопов. — Пойдем, Боря. Помоги саквояж нести, и пойдем кино смотреть.
Уже одевшийся Ренвиль взглянул на Гырголя.
— А я в твоей комнатке буду ночевать, можно? — спросил он.
— Зачем спрашиваешь, Ренвиль? — укоризненно откликнулся Томб. — Конечно, переночуешь. Гарри, проводи гостей к председателю.
И все, кроме Томба и Столярова, вышли на улицу.
Сеанс длился часа три. После этого Ренвиль выдавал колхозникам книги, Борис с Акоповым гуляли по берегу замерзшего моря. Проводив Акопова, Борис вернулся на свою квартиру. Была поздняя ночь. Столяров укладывался в кровать.
— Я думал, вы уже спите, Петр Петрович. Ну, ложитесь, ложитесь, мне нужно еще поработать.
Борис вынул из чемодана книги, тетради, подкрутил лампу и принялся готовиться к урокам.
Когда на часах было без четверти шесть, Борис удовлетворенно потянулся, зевнул, быстро разделся, юркнул под одеяло и повернулся к стене, оклеенной газетами. Прямо на него с пожелтевших “Известий” смотрела балерина Уланова, тускло освещенная мигающей лампой.
— За два часа прекрасно высплюсь, — подмигнул Борис балерине и потушил лампу. — А в восемь поедем в Калигран, — пробормотал он, засыпая.
Но выспаться ему не удалось.
— Колосов! Борис Николаевич!
— Что такое? — не сразу понял Борис.
Над ним стоял Ренвиль и теребил его за плечо:
— Можно, ты пойдешь со мной?..
— А что случилось?
— Говорить буду.
Ренвиль был чем-то взволнован и неправильно выговаривал русские слова.
Борис оделся, и они вышли. Свежий морозный воздух прошелся по лицу, забрался в рукава, за воротник. Борис поежился.
Прямо перед домом висели две шкуры белых медведей. Справа на козлах лежал перевернутый вельбот, отбрасывавший на снег четкую тень. На обмерзшей стойке голубовато просвечивал в свете луны большой кусок льда, приготовленный для питьевой воды. Картина мирная, отнюдь не располагавшая к беспокойству. Но в голосе Ренвиля была тревога.
Началось с того, что собаки перегрызли ременный алык в упряжке. Сеанс еще не начался. Ренвиль попросил у старой Иунеут, жены Томба, новый ремешок. Иунеут сказала, чтобы Ренвиль посмотрел в чулане. В чулане лежал ворох шкур, но ремней не было видно. Он стал рыться в шкурах и увидел кожаную военную сумку: может быть, ремешки в сумке. Ренвиль открыл ее. Оттуда вывалились бумаги. Следовало уложить их обратно, но там были интересные фотографии и рисунки, и разве утерпишь, чтобы не взглянуть? Хорошо был нарисован аэродром. Ренвиль сразу узнал его: все постройки, летное поле, холм, река. Внизу — какие- то цифры. И много других бумаг и снимков. И еще там были ленты магния… Все это разглядывать было некогда: люди уже собрались смотреть кино. Ренвиль сложил бумаги в сумку и побежал налаживать аппарат. Во время сеанса он искал глазами Гырголя, хотел попросить у него одну ленту магния. Магния давно не было в магазине райцентра, а Ренвиль научился фотографировать. Он искал глазами Гырголя, но Гырголь почему-то не пришел смотреть кино. И вдруг Ренвиль подумал: а зачем Гырголю Томбу нужен рисунок аэродрома? Вот тогда охотники и начали кричать ему: “Тише, тише, почему так быстро стал вертеть картину?” Ренвиль стал работать медленнее, но все думал и, когда выдавал книги, тоже думал. Потом он пошел ночевать к Гырголю. Он увидел, что Гырголь дома, и сказал ему: “Дай мне ремень, в моей упряжке порвался алык”. Они пошли в чулан и снова перебрали все шкуры. Ремешок нашелся, а сумки не было. Надо было спросить, куда девалась сумка, и взять у Гырголя магний, но Ренвиль не стал спрашивать, а все думал. Все легли спать, а он ворочался до тех пор, пока не решил разбудить Бориса.
Борис слушал Ренвиля, прислонившись спиной к перевернутому вельботу. Потом он стер иней с ресниц, оттолкнулся от вельбота и пошел по снегу, поглядывая на Ренвиля, который тоже зашагал рядом с ним.
— Скоро охотники начнут вставать, — сказал в раздумье Борис и обнял Ренвиля за плечи. — Зайдем к Акопову. Акопов говорил, что какие-то охотники рисовали ему карту. Может быть, он просил рисовать карту и Гырголя. Надо спросить.
Но прозвучало это у Бориса не очень убедительно, и сам он нахмурился. Ренвиль ничего не ответил. Они зашли в сельсовет, и Борис зажег над столом большую висячую лампу.
Акопов долго отбивался от ночных гостей, кричал, что они мешают ему спать. Ренвиль и Борис все же подняли его и усадили на постель. Потом Ренвиль повторил свой рассказ. Акопов слушал с интересом.
— Чертить?! — воскликнул он на вопрос Бориса. — Ничего я чертить не поручал Гырголю.
Он нетерпеливо повернулся. Книга, лежавшая на табуретке, упала на пол.
— Ты подожди бушевать, — сказал Борис. — Надо подумать над тем, чтобы… Что это ты нашел там, Ренвиль?
Ренвиль нагнулся, чтобы взять книгу, поднял с пола обрывок серебристой ленты и стал вертеть его в руках.
— Магний, — смущаясь, сказал он. — Это ваш? — обратился он к Акопову.
— При чем тут магний? — Акопов вдруг кинулся к саквояжу, выбросил оттуда белье и начал поспешно пересматривать бумаги в толстой папке.
После этого он сел на кровать и стал шевелить губами.
— Забыл, — наконец сказал он. — Забыл, как укладывал чертежи. Но, кажется, кто-то рылся. Дай замок, на столе лежит.
— Какой замок?
Акопов соскочил с кровати, схватил со стола замок и показал его Борису:
— Видишь? У-ди-вит-тельная продукция! Чем хочешь можно открыть. Можно ключом, можно гвоздем, можно щепкой! — Он ударил себя по голове ладонью: — Такому замку доверился! Оставлял здесь бумаги, когда ходил в кино… Пойдем! — И стал быстро одеваться.
