видит так далеко, что даже не может выразить этого словами. И это качество придавало ей, такой большой и сильной, столько шарма, столько трогательной хрупкости, столько тонкости и ранимости. И снова мурашки по телу.
Месяцев через пять-шесть после начала нашей совместной работы, она сказала мне, что она обо мне думает. «Настя, ты только обязательно запомни, что я тебе сейчас скажу. Слышишь? Запомни! Ты – такая стрекоза. Ты не ходишь, нет. Ты порхаешь. И у тебя невероятной красоты, тончайшие прозрачные крылья, нежные – до них нельзя дотрагиваться, на них можно только любоваться. Они могут быть незаметными, даже невидимыми, но если на них попадает солнечный свет – нет ничего прекраснее этого зрелища. Твои стрекозьи крылья начинают играть всеми цветами радуги, они дрожат, переливаются и они так прекрасны, что невозможно глаз оторвать. Но в тени этого не видно – можно пройти мимо и не заметить. Помни об этом, Настя, это очень важно».
Все прекратилось до ужаса резко и неожиданно. Было ощущение, что нас всех прихлопнуло бетонной плитой – настолько беспощадной и неизбежной была ее болезнь. О болезни она узнала случайно – ни у кого не возникало и мысли, что боль в спине, которой она мучалась, на поверку окажется смертельной. В перерыве между съемками она с мужем Сергеем Цигалем отправилась на воды – в санаторий, где при поступлении в виде обязательной программы берут самые элементарные анализы, в том числе – анализ крови. И вот, когда она вернулась на съемки, все заметили, что она как-то изменилась: стала слишком сдержанной, спокойной и молчаливой. Когда я спросила у нее, что случилось, она удивленно пожав плечами тихо ответила: «Ты знаешь… Врачи говорят, что у меня вроде рак». Мы были просто в шоке, хотя надеялись до последнего – ждали каждого результата обследования как вынесения приговора в суде, очень переживали за нее, молились. Но в результате диагноз подтвердился, причем наихудшим образом – у нашей Любы была саркома. Это было такой трагедией, что все команда «Няни» еле ходила, без преувеличений. Мне страшно представить, как переживали это ее близкие – ее мать, ее муж Сергей, ее сын Алексей и дочь Маша. Ведь Полищук была центром не только нашей вселенной в рамках «Моей прекрасной няни», она была центром своей семьи. На ней зижделось все, я в этом абсолютно уверенна.
Любе сделали операцию. Неудачную. Потом ее повезли в Израиль, где она прошла курс химиотерапии. Болезнь съедала ее заживо – стремительно и беспощадно. Но что удивительно – она так держалась! Героически. Когда она вернулась в Москву, она пришла на съемочную площадку. Она не хотела прекращать работу – работала до самого конца. И я думаю, что именно это помогало ей сохранить человеческий облик в этой нечеловеческой боли, в этой страшной болезни, которая уничтожает не только тело, но и личность, подвергая свою жертву таким мучениям, о которых здоровые люди даже не подозревают. Рак – это страшно, это чудовищно. Люди сходят с ума от боли. И это страшное испытание не только для больного, но и для всех его близких людей.
Полищук привозили на съемки, и она все время тихо лежала в своей гримерке, которую ей наконец-то выделили (очень своевременно, как обычно это у нас делается) на диване. Она медленно шла на съемочную площадку, это было едва заметно, но любые движения ей давались с трудом и наверняка с болью – об этом даже сейчас страшно думать. Но когда режиссер давал команду «мотор», она преображалась – оживала, загоралась. Даже в этой страшной болезни у нее откуда-то брались силы, и она заряжала ими всех окружающих. Но после команды «стоп» она снова обмякала и медленно шла к себе в гримерку. Как-то раз я пришла к ней и хотела обнять ее, расцеловать, но она мне сказала: «Настя, пожалуйста. Мне нельзя… Микробы…» Иммунитета не было вообще никакого, ее мог убить поцелуй, малейшая бактерия. И я села на пол возле нее, взяла ее руку, которая свисала с дивана – такая красивая, тонкая рука с длинными-предлинными пальцами. И я плакала и целовала эту руку. И это все, что я могла сделать, не причиняя ей вреда.
Однажды ей стало так плохо, что со съемок муж Сергей унес ее на руках. Мы поняли, что она уже может не вернуться, но до самого конца не переписывали сценарии, оставляя там ее роль. Мы ждали ее каждый день не теряя надежды. И вот свершилось чудо – она пришла, чтобы сняться в последней серии. В серии «Свадьба». Ну как она могла не прийти – ведь ее «доча Вика» замуж выходит! Это всех нас так тронуло, что слезы сами навернулись на глаза. Это была ее последняя работа, и я могу только догадываться, что ей пришлось перетерпеть, чтобы сделать этот последний в ее творческой карьере шаг.
После этого мы с ней виделись только один, последний раз. Я приехала к ней в больницу. Она была худая, совершенно лысая, с прозрачной, пергаментной кожей. Но она была такая красивая! Невероятная женщина. Богиня. И она так спокойно разговаривала, так отстраненно, как будто была уже немного не здесь. При этом она не прекращала шутить, она не сдавала свои позиции. Рассказывала, как она шла с Сергеем под руку по больничному коридору, они спускались с лестницы… «Ну, у меня же ноги-то – не очень, ты же знаешь – отнимаются. Ну вот. И я, конечно, в них запуталась, споткнулась. Но я же не могу одна – я же должна увлечь за собой все, что рядом. В общем, мы с Сергеем грохнулись», – и смеется, заливается. Это было так печально, так пронзительно больно и в то же время так прекрасно. У нее невероятно красивая душа. Я не могу найти правильных слов, чтобы передать и малую толику всего того, что я про нее знаю. Но я очень надеюсь на благосклонность читателя и на воображение, которое само нарисует вам Любу Полищук такой, какой она была и в жизни, и на экране.
15
Ситуация складывалась следующим образом: где-то на восьмом месяце съемок «Няни», когда в успехе предприятия уже никто не сомневался, посыпались предложения о ведении шоу и передач. Телеканал СТС предложил мне вести программу «Хорошие песни». Так как у меня не было ни малейшего опыта ведения шоу, то естественно, и ни малейшего желания ввязываться во что-то новое, не оправившись от съемок сериала. Я отказалась. Но, как довольно скоро выяснилось, моего отказа было недостаточно. Да, на меня в мягкой форме, но скажем так – все-таки оказывалось некоторое давление со стороны руководства канала. Безусловно, они дали мне шанс, который позволил мне возродиться в качестве актрисы, и теперь они ждали от меня ответного шага доброй воли – это как бы между строк подразумевалось в наших отношениях. Поэтому просто так я отказаться вроде бы и не могла. Но мне очень не хотелось вести это шоу, равно как и любое другое – я слабо представляла себя в этом амплуа, ведь это совершенно другая история. Мне казалось, что это не мое, да и вообще-то на тот момент это было действительно так. Правильно это, неправильно – в любом случае, я считала, что имею право на отказ. Мы вели бесконечные переговоры, я понимала, что у меня не хватает опыта и закалки, чтобы не наломать дров. Мне было сложно разобраться во всем этом: куда, как и почему? Мне не хотелось закончить карьеру на самой ее заре, не хотелось «убить» свой образ, не хотелось терять завоеванные позиции. Я понимала, что сейчас надо быть предельно осторожной. Мне не хотелось уходить в шоу-бизнес, потому что не секрет, что драматические актеры скептически относятся к нашему шоу-бизнесу по понятным причинам. Не хочу никого ругать, скажу только одно: когда я посмотрела концерт Мадонны, я несколько дней не могла прийти в себя, без преувеличений. Я была просто убита наповал. Это как?! Что это такое?! Как она одета! Как танцует! Что за декорации! Как это у нее все пропадают-появляются?! И вообще – что это было: волшебство или массовая галлюцинация? У нее такая сценография! Не может быть. Я в шоке была.
Конечно, после этого добровольно записаться к «нашим» было достаточно сложно. К тому же в нашем шоу-бизнесе никто не привык к тому, что артист может сказать слово «нет». Это большая честь – ведение шоу. Это же так почетно, это же так выгодно, это же ротация какая – тебя вся страна увидит и не раз. В общем, ситуация была непростая. И как раз рядом со мной оказался Сергей Жигунов – естественно, мы работали на одном проекте, постоянно что-то обсуждали, много говорили, я с ним советовалась. И в какой-то момент таких активных консультаций он сказал:
– Ты самостоятельно не в состоянии провести эти переговоры.
И он был прав – это было очевидно. Я, на тот момент – практически новорожденная, не могла провести переговоров в свою пользу с настоящими воротилами шоу-бизнеса. Уровень людей, с которыми нужно было общаться, был достаточно высок. А рисковала я многим – своей только начавшейся успешной карьерой. И не то чтобы я пасовала перед этим, нет. Но нужно было соблюдать максимальную осторожность. Я не имела права на ошибку. И совершенно естественным образом часть переговоров легла на Сергея. Я хотела, чтобы он был моим агентом – к этому моменту мы столько всего пережили на съемках «Няни», что уже не были чужими людьми – мы дружили. Сергей тоже был не против – он видел в этом не только дружескую поддержку со своей стороны, он понимал, что это сотрудничество может быть взаимовыгодным. И был абсолютно прав, потому что нельзя не радоваться работе, если она помимо удовлетворения приносит еще и ощутимую финансовую выгоду.
Мы постоянно обсуждали истории и карьеры разных знаменитостей, рассматривали их ситуации, словно это было такое наглядное пособие – как надо и как не надо. Мы бесконечно говорили. Ему было интересно, мне было интересно, никаких сверхусилий уже не нужно было прилагать – работа приходила сама, предложения сыпались, как из рога изобилия, а нам было нужно только умело лавировать «на фоне стальных кораблей»,
