— Потерпи, девонька. Немного осталось, — солгал он.
Через пни и валуны, скользя по заледеневшему мху, спотыкаясь, с трудом выбираясь из снежных ям, в которые проваливались их ноги, они продолжали идти вверх. Каждый смотрел себе под ноги, но не видел ничего, кроме мутных серо-черных пятен. Джима мучила острая боль в колене, раненном много лет назад, но он не останавливался. В его ботинки набился снег, лицо горело от колючего терновника, и все-таки он старался нести свою ношу как можно бережней. Идущая впереди Аделаида прижимала флаг к груди, яростно шепча себе под нос все известные ей ругательства.
Вскоре откуда-то снизу послышались новые звуки, которые издавал подъехавший поезд. Лязг тормозов и протяжное шипение выпущенного пара, приглушенные расстоянием и деревьями, могли показаться галлюцинацией или плодом фантазии.
— Они уже на месте, — сказал Карл.
— Не останавливайся, — ответил Джим, и они заковыляли дальше.
Он мрачно отметил про себя, что Бекки молчала: похоже, бедняжка снова потеряла сознание. Конечно, нести ее было опасно, того и гляди, сломанное ребро пробьет легкие, но ее увечье — всего лишь деталь в общей катастрофе. Джим был практически уверен, что в этой стране, на задворках Европы, им суждено погибнуть, сражаясь ради бессмысленной цели. Дэниел Голдберг был прав: Германия обязательно приберет к рукам Рацкавию, а не Германия, так Австрия.
Джим подумал, что, если тщательно проследить причины и следствия, можно было бы протянуть нить событий из настоящего в далекое прошлое, может быть, за тысячи километров отсюда — к какому-нибудь гроссбуху банкира или к детству неудавшегося князька. Но скорее всего, существовало множество подобных нитей, и, порвись или запутайся одна из них, результат был бы совсем иным. Все как будто происходило наобум, не поддаваясь логике.
Из этого следовало, что группе хмурых, израненных людей ничего не оставалось, как водрузить среди руин шелковую тряпку и погибнуть, защищая ее. Так как смысла вообще ни в чем не было, их теперешняя затея не уступала в бессмысленности всем остальным.
Идти в гору стало чуть легче. Лес начал редеть; небо еще не просветлело, но что-то в воздухе говорило о приближавшемся рассвете. Несмотря на предутреннюю свежесть и легкий бриз, стоял невообразимый мороз. Джим чувствовал, как по его лицу стекает ледяной пот.
— Меняемся, — сказал кто-то, и они передали носилки своим отдохнувшим товарищам.
Джим посмотрел на Аделаиду: она шла, упрямо склонив шею, ее запачканный плащ волочился по снегу. Белая сорочка была порвана, кружевные оборки забрызганы грязью, но Аделаида крепко прижимала флаг к груди.
— Все в порядке, детка? — спросил он.
Она подняла голову и огляделась. В это мрачное предрассветное время, в час волка, когда весь мир становится серым, ее большие темные глаза пылали еще ярче.
— Не беспокойся, — пробормотала она. — Еще долго осталось?
— Знать бы. Кажется, близко.
Он взял ее за руку и помог пройти последний трудный участок по заснеженному склону.
И вдруг деревья расступились.
Они стояли на опушке леса, впереди высились дикие гребни зубчатых гор, над горами висело небо, тяжелое от снежных, отсвечивающих серой сталью облаков. Прямо перед ними, в конце заснеженного склона, лежали руины Вендельштайнского замка, который Аделаида в последний раз видела теплым осенним днем. Теперь замок казался ей еще более заброшенным; башня торчала на фоне бледного неба, как единственный, наполовину сломанный зуб. Под пеленой снега нельзя было разглядеть линию разрушенной крепостной стены.
Влево от замка начиналась дорога, ведущая в город. Темнота плотными гроздьями свисала с древесных ветвей. Весь мир был объят безмолвием.
Внимательно изучив остаток пути, отряд, не проронив ни слова, двинулся по снегу. Здесь путь был не таким тяжелым, но из-за холода и доходивших до колен сугробов они шли невероятно медленно. Бекки очнулась и попросила, чтобы ее высадили из носилок. Карл вызвался помочь Бекки. Прошло десять минут, прежде чем они преодолели расстояние в четыреста метров и дошли до обвалившейся стены замка.
Укрыться в продувавшемся всеми ветрами замке было невозможно. Крыша давно обвалилась, а полы были завалены грудами булыжника, поросшего кустами ежевики.
Аделаида огляделась. И всем вдруг сделалось ясно, что она ни на миг не переставала быть королевой; она оставалась ею и теперь, когда пришло время принять важное решение.
— Перво-наперво возьмите жердь от носилок, привяжите к ней флаг и водрузите его вон там, на груде камней. Я не успокоюсь, пока снова не увижу его реющим в небе.
Они долго искали, чем бы его привязать, пока Джим не вспомнил об уцелевшем шерстяном клубке. Заметив этот атрибут гражданского обихода, капрал удивленно поднял брови, но клубок пустили в дело. Однако флаг развеваться не хотел, в безветренном воздухе он вяло свисал с древка, его нижний край стелился по снегу. Разрезав одеяло на полосы, Джим и Густав привязали вторую жердь к первой, древко стало выше, и флаг наконец оторвался от земли.
Оставалось самое главное — не замерзнуть. Свою фуфайку Джим забыл в тюрьме, и теперь у него зуб на зуб не попадал. Аделаиду тоже трясло от холода, хотя ее плечи и были закутаны в плотный плащ. Джим посадил ее рядом с Бекки, чтобы они согревали друг друга своим теплом.
Капрал Коглер откозырял Аделаиде и смущенно сказал:
— Прошу прощения, ваше величество. Не знаю, как покаяться, но дурака я свалял. Понимаете, на скале стоит такой холод, что охрана нет-нет да и позволит себе глоточек-другой. По закону вы должны отдать меня под трибунал. Но эта фляжечка до сих пор не почата, и, если жидкость согреет молодую особу, пожалуйста, не церемоньтесь.
Тут он вытащил видавшую виды флягу из пушечной бронзы и отвинтил крышку.
— Сливовое бренди. Бабка моя из Эролштайна сама настаивала. Лучше этого вам ничего не доведется отведать.
Аделаида строго посмотрела на него. Рассвет уже занялся, и каждый из них мог при желании разглядеть ее лицо.
— Дайте фляжку, негодный вы человек. Не могу позволить моим солдатам пьянствовать во время караульной службы. Просто возмутительно! — Она отпила из фляги, прищурилась, затем глубоко вздохнула и сделала еще несколько глотков. — Но я прощаю вас. Скажите вашей бабке, что я выдам ей королевскую лицензию. Бекки, отхлебни.
Она поднесла фляжку к губам Бекки. Бекки попыталась пошевелиться, но только вскрикнула от боли.
— Хочешь прилечь, дорогая моя? — спросила ее Аделаида. — Не буду тебе мешать. Можешь взять себе все одеяло, мне и так тепло.
Но Бекки покачала головой, и Аделаида подсела к ней поближе.
— Послушайте, а не найдется ли в ваших карманах, — осведомился Густав у капрала, — палочки колбасы? Только представьте: кусок колбасы с кусочками жира в нем, похожими на жемчужную россыпь! А если она еще и хорошенько поперчена…
— Ну, это не для меня, — перебил его Карл. — Мне бы какой-нибудь пирожок или яблочный штрудель, политый сахарной глазурью, пересыпанный корицей, и чтобы сверху пенились взбитые сливки…
— Фу, тошнотища, — сказал другой студент. — Мне мяса подавай! Сейчас бы гуляш из копченой оленины, порезанной на крупные ломти — с лучком, перцем и паприкой, как готовят во «Флорестане», да полить это все сметаной, да закусить пельменями…
— Ерунда, — отозвался кто-то еще. — Лучше хлеба ничего не бывает. Теплый такой хлебушек, только что из печи. Надламываешь корочку, а от нее идет пар, да ко рту подносишь…
— Хватит, надоели, — прервала их Аделаида. — Одними словами сыт не будешь, от них только есть больше хочется. Кстати, город должен быть совсем рядом, не больше двух-трех километров. Как только откроются пекарни, мы пошлем кого-нибудь купить хлеба и прочей снеди. А пока…
Но Аделаиде было не суждено закончить фразу. На опушке леса, там, где кончался подъем, она заметила какое-то движение. Джим, студенты и капрал увидели выражение ее лица и обернулись. Потом
