направиться, когда мне понадобится помощь, и там надеялся раздобыть какие-нибудь сведения. Но сейчас я хотел отдохнуть с дороги, так как устал и не был готов к встрече с тем, что ждало меня впереди.
Оук-Спрингс протекает по дну каньона, и я не видел, чтобы сюда вели следы индейцев. Хорошее отношение, ко мне Викторио — если это был именно он, — ровным счетом ничего бы не значило. Другие апачи могут поступить со мной совсем иначе, а Тонто в этом отношении одно из худших мест в этих краях.
Я развел костер и сварил кофе и кашу, поскольку у меня появилось предчувствие, что в дальнейшем мне придется есть меньше и реже. На рассвете, снова сев в седло, я переехал через перевал, пересек Пайн-Крик и развернулся назад.
Здесь было множество следов. Большинство из них неделю назад оставили копыта добротно подкованных лошадей, каких можно видеть на хорошо управляемом ранчо. Нигде не было и малейшего следа, который мог бы свидетельствовать о том, что на горе когда-то стоял фургон.
На месте, где были сожжены мои пожитки и мулы, меня ждал сюрприз. Кроме почерневшей от огня растительности, не было никаких примет, что здесь когда-то горел огромный костер. Кто-то проделал тяжелую работу, уничтожая все улики. Даже ступицы колес исчезли. Вероятно, их оттащили подальше и сожгли.
Обследовав все вокруг и ничего не найдя, я снова поехал на поляну, где когда-то оставил фургон. Я был настороже, в любой момент ожидая появления всадников, и винтовку держал на луке седла. Неизвестно, сколько у меня было врагов, но если меня найдут, за жизнь свою не дам и ломаного гроша.
Сидя у костра, я чувствовал себя бесконечно одиноким. Мое сердце разрывалось от боли при мысли об Энджи. Я долго жил один до того, как встретил ее. Никто бы не мог похвастаться передо мной более верной и преданной женой.
В семье Сэкеттов я был старшим. Когда пришла беда, первым покинул родное гнездо и ушел на войну. Жили мы в Теннесси, на высоких холмах. У нас никогда не было рабства, и мы ни на кого не смотрели свысока. Поэтому, когда началась Гражданская война, я по зову сердца отправился на Север и присоединился к Союзу.
Я сражался за Союз и в его лице за мою страну. А все Сэкетты и их родственники — потомственные бойцы. Мы всегда готовы взять оружие и идти сражаться. Это у нас в крови.
Так я присоединился к Шестой кавалерии в Ойо и прошел с ней до конца войны. После победы отправился на Запад в поисках удачи.
Туда же двинулись Тайрел и Оррин. Они ушли незадолго до конца войны или сразу после нее — искали дом для мамы и нашли его. Тайрел приобрел себе имя благодаря меткой стрельбе, но в мирное время пошел учиться и стал юристом. Оррин тоже изучал право, и его назначили на важную должность, так что теперь он сидел в офисе.
А я вот сидел здесь ни с чем. У нас с Энджи в высоких горах Колорадо были золотые прииски, но добыча золота — дело нелегкое, мы могли работать только два месяца в году. Но что я действительно хотел, так это иметь собственное ранчо. На то золото, что я добыл, купил скот, имущество, и мы направились на Запад, к Тонто-Бэйсин. Теперь по чьей-то злой воле все разрушено, Энджи погибла, а за мной охотились. И не было ни одного друга, который мог бы встать со мной плечом к плечу. Только кольт и винчестер.
В этой стране нас, Сэкеттов, было много. Ландо, Фэлкон, Тайрел, Оррин и еще многие другие — все прекрасные ребята. Члены нашей семьи умели постоять друг за друга, но мы были рассредоточены по огромной территории, рассчитывать на чью-то помощь я не мог.
Загасив костер, я забрался под деревья, где привязал коня, вытянулся на одеялах, закрыл глаза и заснул.
Когда я поднялся и повел лошадь к воде, солнце было уже высоко. Пока варил кофе и жевал вяленое мясо, мой жеребец пасся на маленькой лужайке, где сквозь мерзлую землю пробивалась трава. Меня не оставляло беспокойство, раздражение росло, и я знал, что это такое. Гнев во мне вскипает долго, и какое-то время я могу владеть собой, но это до определенного предела. Когда перейден Рубикон, рыдают даже черти…
В то утро я нашел Энджи.
Совсем рядом с поляной, где когда-то стоял фургон, не более чем в десяти ярдах, мое внимание привлекла трещина в скале. Несколько минут я стоял, разглядывая ее, и в душе зародилось страшное предчувствие. До последней секунды мозг мой никак не хотел смириться с обрушившейся на меня бедой. Я все еще хотел верить, что Энджи жива, что ей как-то удалось спастись и что я найду ее.
Эта трещина ничем не отличалась от остальных. Кусок скалы по каким-то причинам стал отламываться, и трещина глубоко ушла в глубь горы. Расщелину кто-то совсем недавно завалил землей, камнями и сухими ветками. Работа, видно, делалась в жуткой спешке. Все здесь настораживало. Я тронул завал и под обломками и ветками нашел Энджи.
Ее задушили, но она оказала яростное сопротивление. Ее ногти стали темными от засохшей на них крови, а под ними были кусочки кожи. Она дралась и царапалась, отбиваясь от своего мучителя.
Сильный холод сохранил ее тело, но я не мог найти в себе сил смотреть ей в лицо. Через некоторое время, которое показалось мне вечностью, я взял одеяло и завернул ее. Потом поехал вниз, туда, где был костер — там осталась моя лопата. Убийца воспользовался ею, чтобы регулировать огонь, а потом отбросил в сторону и забыл о ней.
Выше на горе я нашел площадку, где было побольше земли, вырыл могилу и похоронил свою жену. Когда все было закончено, я обложил могилу камнями, а потом, взяв свой охотничий нож, сделал грубый крест. Острым концом вырезал на нем слова:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ
ЭНДЖИ СЭКЕТТ
УБИТА НЕДАЛЕКО ОТ ЭТОГО МЕСТА
25 АПРЕЛЯ 1877 ГОДА
Теперь, кто бы это ни сделал, мог больше не сомневаться, что я жив. Не те, кто преследует меня и, скорее всего, не знает всей правды, а он, убийца Энджи, теперь узнает об этом.
Проверив оружие, я поехал вниз с горы. Ставки были сделаны. Они будут охотиться за мной, но я тоже буду охотиться за ними, и жалости к ним не будет. Во мне горело неутомимое, болезненное, страстное желание настичь их по кровавым следам. И пусть они узнают — это им бороться не с одинокой беззащитной женщиной.
В те дни в Глоубе было совсем мало настоящих домов — несколько лачуг и палаток рассыпались вдоль берега Пайн-Крик. Но здесь было три салуна. Я подъехал к первому из них, соскочил с седла и предстал перед людьми, уставившимися на меня.
Я был выше большинства мужчин — шесть футов три дюйма. Сапоги еще прибавляют росту. Обычно люди на меня смотрят — такой великан всегда привлекает внимание. Но на этот раз интерес, возможно, вызван чем-то другим.
В баре сидело семь или восемь мужчин. Человек с квадратной челюстью недолго изучал меня, потом поднял свой стакан и, посмотрев на меня поверх него, крикнул:
— Эй, приятель, ты, кажется, пришел сюда не веселиться?
— Мне нужны сведения. Я ищу хозяина того ранчо, люди которого работали в районе Моголлон пару недель назад.
Никто не ответил. Наконец человек, стоявший рядом со мной, сказал:
— А в чем проблема, мистер?
— На владельца этого ранчо работают двое людей, имена которых мне известны — Макон и Дэнсер.
— Послушайся доброго совета, — заговорил коренастый человек, — забирай свою лошадь и проваливай отсюда.
— Я не просил советов.
Смуглый человек усмехнулся, глядя на меня, но это была отнюдь не дружеская усмешка.
— Как, проклятый ты дурак! — воскликнул он. — Макон — самый ловкий стрелок по всей стране.
— Ты назвал меня проклятым дураком?
Он поставил на стол свой стакан.
