черный силуэт джонки неподалеку и звезды в небе – невероятные, огромные, красные, желтые, голубые; и мертвецы, плавающие в собственной крови на палубе, соленой, как и море, готовое их принять; и пираты, крошащие топорами шлюпки; и ощущение гибели, неотвратимого погружения, растворения в сияющем океане света… Знаете, мисс Локхарт, я пристрастен к ужасному наркотику; многие дни и ночи я провел в самых странных и невообразимых грезах, но ни одна из них даже отдаленно не сравнится с теми минутами, которые я провел на палубе тонущей «Лавинии».
И тут я почувствовал, как кто-то дергает меня за рукав. Это был Перак. Как только я оглянулся, он приложил палец к губам.
«Пойдем со мной, Бедвелл-туан», – прошептал он, и я пошел, шатаясь, как беспомощный ребенок. Одному Богу известно, как это ему удалось, но он спустил на воду капитанскую шлюпку, и она покачивалась на волнах позади кормы «Лавинии». Мы забрались внутрь и отгребли прочь, но не далеко. Должен ли я был остаться? Должен ли был затеять с ними бой – с голыми руками против их сабель? Не знаю, мисс Локхарт… Не знаю…
Затем пираты убрались восвояси – запрыгнули в джонку и уплыли. «Лавиния» почти затонула, остатки команды, те, кто не был зарезан на палубе, дрались за место в спасательных шлюпках, и мы слышали крики отчаяния, когда они поняли, что шлюпки продырявлены. В следующую минуту шхуна затонула – потрясающе быстро, будто огромная рука надавила на нее сверху, и на месте ее гибели образовалась гигантская воронка, послышались крики матросов, упавших в воду. Капитанская шлюпка была мала – она могла выдержать не более семи или восьми человек, но можно было попробовать еще кого-то спасти. Я развернулся и погреб к ним.
Но когда мы были всего в пятидесяти метрах от барахтающихся матросов, появились акулы. Вот тогда у них не осталось ни шанса… Это были бестолковые неповоротливые парни, но совершенно безвредные; подумать только, что они были обречены с самого начала…
Очень скоро мы остались одни. Море было усеяно обломками кораблекрушения – разбитыми веслами, кусками дерева и так далее. Мы медленно проплывали мимо, абсолютно ничего не чувствуя. Было полное опустошение. Кажется, я даже заснул.
Совершенно не помню, как прошла та ночь; впрочем, наутро нас подобрало малайское рыболовное судно. Это было невероятное везение: без воды, без пищи мы бы недолго продержались. Малайцы доставили нас к берегу, где стояла их деревня, а оттуда мы направились в Сингапур. И там…
Он остановился, устало потер глаза и замер. Фредерик тихо спросил:
– Опиум?
Бедвелл кивнул.
– Я отправился в курильню, и дни мои потонули в опиумном дыму. Неделя, две – кто тут разберет? Перака я тоже потерял. Я потерял все. Когда я вновь очнулся, то обнаружил себя на койке какого-то парохода, плывущего в Лондон. Ну, остальное вы знаете.
Теперь вам известно, почему затонул корабль. Не из-за рифа или тайфуна, не из-за страхового возмещения.
Почему же? И вот что я думаю. Когда мистер Локхарт появился на борту «Лавинии», по-видимому, прошел слух, что он что-то знает, раскапывает дело и ищет виновных. Тогда пришло распоряжение устроить эту путаницу с грузами, чтобы на неделю задержать корабль в Сингапуре. А тем временем подоспели Аи Линь и его компания головорезов.
Корабль был затоплен, чтобы скрыть истинную причину смерти вашего отца. Одна?единственная смерть выглядит подозрительно, но гибель многих людей в кораблекрушении, когда не остается ни тел, ни улик, – это Рука Господня.
Вот чего я не могу понять, так это зачем мы плыли эти два дня от Сингапура. Но одну вещь на Востоке я усвоил твердо: ничто не делается без причины; что-то заставило ждать их ночи тринадцатого числа, хотя они могли напасть на нас в любое время… Хотя, впрочем, именно из-за этого промедления мы сошли с оживленного морского пути…
Выходит, кто-то все это спланировал. Кто-то могущественный и безжалостный, кто?то обладающий мощным влиянием в Сингапуре. Думаю, тут замешано то самое тайное общество, о котором я вам говорил. У них существуют чудовищные наказания для врагов и тех, кто выдает их тайны. Но что это за тайны…
Последовало молчание.
Салли встала и подошла к камину. Она набрала полную лопатку угля и положила ее на тлеющие головешки, затем раздула огонь.
– Мистер Бедвелл, а возможно ли – я имею в виду, когда вы курите опиум, – возможно ли вызвать в памяти то, что забыто?
– Это случалось со мной много раз. Как будто я заново все это проживаю. Но мне не нужен опиум, чтобы помнить крушение «Лавинии»… Почему вы спрашиваете?
– Да так… просто я что-то слышала об этом. Но здесь совсем другое – тайные общества. «Триады», правильно?
– Да.
– И вы сказали, что служащие фирмы были членами одного из них?
– Ходили такие слухи.
– А вы знаете, о каком именно обществе шла речь в этих слухах?
– Знаю. Именно тогда я и услышал имя пирата Аи Линя. О нем говорили, что он главарь этой банды. Она называлась «Общество Фан Линь», мисс Локхарт, то есть «Семь Блаженств».
Глава четырнадцатая
Руки и девочка
На следующее утро Салли отправилась прогуляться. Необходимо было обдумать рассказ Бедвелла. Сырой и холодный туман, казалось, глушил все звуки. Она неторопливо двинулась к Британскому музею.
Итак, отец был убит…
Конечно, она и раньше подозревала это, рассказ Бедвелла только подтвердил ее старые опасения. Но несмотря на то что значение семи блаженств было установлено, легче от этого не становилось: зачем этому обществу понадобилось вовлекать в свои дела не слишком-то крупную фирму? И что это за тайна, для сохранения которой была необходима смерть стольких людей? Мистер Хиггс знал ответы. А мистер Шелби? И кто был тот путешественник из «Варвик-отеля», так сильно его напугавший?
А предсмертные слова отца: «Держи свой порох сухим»? Это значит: будь начеку. Держи ушки на макушке.
Она ведет себя соответственно, она осторожна и внимательна, но отцовский завет ничего не объясняет. Она надеялась, мистер Бедвелл вспомнит еще какие-нибудь слова отца: маленький ключик лучше, чем никакой. А может быть, он действительно вспомнит еще что-нибудь, когда немного окрепнет. Она на это очень надеялась.
Салли дошла до Британского музея и остановилась у лестницы. Голуби степенно вышагивали среди колонн; три девочки, немногим моложе ее, под присмотром гувернантки, весело переговариваясь, взбежали наверх. Мысли о смерти и опиуме были чужими в этом спокойном и благополучном мире.
Салли повернулась и поспешила на Бёртон-стрит, где намеревалась расспросить кое о чем мистера Тремблера.
Она нашла его в лавке, занятого раскладыванием на полке рамок для фотографий. Из кухни доносился Розин смех.
– Преподобный Николас приехал, – сообщил Тремблер. – И, скажу вам, мисс Салли, я понял, где видел его раньше. Это было два или три года назад в боксерском зале Слипера, как раз только что были приняты правила маркиза Куинсбери. Он бился об заклад с Бонни Джеком Фоггоном, одним из самых опытных кулачных бойцов. Они дрались пятнадцать раундов, он в перчатках, а Фоггон – без, и мистер Бедвелл победил, хотя тот его здорово изукрасил.
– А тот, другой – неужели он дрался голыми кулаками?
– Ну да, и они сослужили ему на этот раз плохую службу. Видите ли, перчатки защищают не только лицо противника, но и ваши руки, так что после пятнадцати раундов мистер Бедвелл дрался в сто раз уверенней, чем Фоггон, хоть тот и хвастал всю жизнь, что у него, мол, дубленые кулаки. Правда, тогда мистер Бедвелл
