преувеличено, а кожа на затылке болталась, будто тощий бурдюк. Казалось, что она совсем слаба: чихни кто-нибудь — и она переломится пополам, так порыв ветра зимой ломает высохшие травы. Но подобные мысли мгновенно улетучивались, стоило ему взглянуть в ее сверкавшие мужеством и страстью глаза. Вот эти глаза посмотрели на огонь, затем на него… Сила светилась в них. Знакомое тревожное предчувствие сжало его кишечник.
— Тебе не удастся вечно прятаться от самого себя, малыш, — ее слова доносились до него приглушенно, будто сквозь колышущийся туман. — Отрекайся от своей Силы сколько хочешь — тебе все равно от нее не ускользнуть, будто соколу из прорванной сетки. Это твоя судьба, малыш. Ты избран.
Он промолчал, стараясь подавить растущую досаду и злость.
— Почему ты все время таишься от меня, малыш?
В его душе зазвучали слова матери: «Я это запрещаю!» Ужас, охвативший его, когда она умирала, снова проник в его душу — столь же ощутимый и реальный, как твердый пол пещеры под ногами. Каждый раз, когда возобновлялся этот спор, он чувствовал, что сверху на него смотрят темные глаза матери, напоминая ему о том страшном мгновении, когда он ощутил ее смерть… нашел ее обескровленное тело…
— Почему, малыш? — настаивала Белая Телка. — Что бы ни говорила твоя мать, ты не можешь изменить свою природу. Ты — Зрящий Видения… это видно и по твоим глазам. — Она помолчала немного. — Посмотри на меня. Попробуй сказать, что это не так. Попробуй сказать это с полной искренностью.
Он отказался произнести эти слова, подавив вскипевший в душе гнев, который всегда вызывали ее речи. Ему хотелось накричать на нее, обозвать старой безмозглой курицей, которая сует свой нос, куда не следует!.. Вот бы плюнуть ей в лицо и крикнуть: «Отвяжись!» Да, надо бы отплатить ей за годы назойливых приставаний! Он на мгновение представил себе, как расшвыривает ногами мешки с провизией, бросает в огонь ее любимые вещи. Что за радость была бы смотреть, как они загораются от угольев и превращаются в серый пепел! Это было бы ей хорошим уроком! Тогда она бы поняла, что к нему нельзя приставать безнаказанно! Это было бы справедливое возмездие за бесконечные расспросы и непрерывные попытки подчинить его своей воле!
Правда, он никогда ничего такого не сделает. Родившись среди Племени, он с молоком матери всосал правила поведения Низких Людей Бизона. Молодые люди никогда не смеют поступать непочтительно со старшими, родившимися до них. Никто никогда не осмеливался нарушить это правило. Как бы она ни мучила его своими приставаниями, как бы язвительно ни дразнила, как бы ни старалась сломить его сопротивление, он никогда не ответит ей словами презрения или криками гнева. Сознание этого только усиливало его гнев и злобу.
— Малыш, ты должен слушаться голосов, раздающихся у тебя в голове. Ты должен…
— Пойду поищу отца.
Не поднимая на нее глаз, почти не замечая обычного в таких случаях выражения огорчения, с каким посмотрел ему вслед Два Дыма, он подбежал к входу в пещеру и исчез в ночной темноте.
— В один прекрасный день, — сказал Два Дыма, — ты выведешь его из себя. Терпкая Вишня не зря предостерегала тебя от этого перед смертью.
— Она никогда не понимала моей задачи.
— Может быть. Но она хорошо знала этого мальчика. И я его знаю. Белая Телка, на него нельзя непрерывно давить. Ты отдалила от него его отца. Голодный Бык заблудился… заблудился в жизни. Он не понимает, что ему делать, и старается просто держаться ото всего в стороне. Он не спорит с тобой лишь потому, что слишком многим тебе обязан. Он боится Силы. Но когда ты пристаешь к мальчику, это его раздражает. Это создает дополнительное напряжение, разъединяющее нас. Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, ты…
— Да, да… я все знаю.
— Знаешь?
Она взглянула на него своими черными глазами, в которых теперь горело странное отчаяние:
— Конечно, знаю. Но у меня такое чувство, что Маленький Танцор просто не слышит меня…
— Он сам обнаружит Силу. Он не сможет всегда уклоняться от нее.
Белая Телка вздохнула протяжно и как будто обмякла. Она рассеянно кивнула:
— Да, старый мой друг, наверное, ты прав. Но у меня немного времени осталось. А ему нужно научиться многому, многому…
Маленький Танцор трусцой бежал по тропе, зоркими глазами высматривая в темноте неровности почвы и валуны. Красная волна гнева начала спадать, уступив место давящему предчувствию, плотному и непроницаемому, будто облако на ночном небе.
— Почему они не могут оставить меня в покое?
Он вполсилы отбил кулаком нависшую над тропой ветку сосны, и это принесло ему некоторое облегчение. На ходу он сбивал высокие травы, сделавшиеся сухими и хрупкими после первых холодов. В воздухе ощущалось радостное предчувствие приближавшейся зимы. Тонкое дыхание холода пряталось в утренних заморозках, проникало в порывы полуденного ветра. Холод ждал, будто призрак, готовый раздавить последние воспоминания о лете и обрушиться на землю настоящим морозом. Солнечный свет уже постепенно тускнел на осеннем небе: Солнце-Отец отходил к югу по своей небесной тропе.
Что принесет эта зима? Снова удушливые тоскливые дни у коптящего костра? Нескончаемые рассказы Белой Телки? Ее непрерывные приставания, неотступные расспросы и постоянные язвительные замечания о Силе?
В такие дни Голодный Бык старался не показываться на глаза, если только мороз не становился настолько силен, что нужно было беречься от обморожения. Какая польза может быть от обморозившегося охотника? Если отец перетерпит слишком свирепый холод, он может лишиться единственного удовольствия, какое у него еще оставалось. А если радости охоты станут недоступны для Голодного Быка, жизнь для него прекратится, даже если он и будет продолжать дышать.
Голодный Бык переменился в последнее время. Искра веселья покинула его душу, и он стал хмурым и скучным. Он избегал смотреть в лицо Белой Телки. В тот день, когда он, потрясенный и раздавленный, покинул селение Тяжкого Бобра, огонь радости угас в нем навсегда. Потом — не прошло и года с тех пор, как они переселились к Белой Телке, — умерла в своей постели Терпкая Вишня. А ведь кроме нее никто уже не понимал Голодного Быка, никто не мог поговорить с ним о прошлом…
Что же случилось с ними? Маленький Танцор в тысячный раз задал себе этот вопрос. Все изменилось с того дня, когда он увидел антилоп в Видении. Вся жизнь вывернулась наизнанку и превратилась в мучительную неразбериху. В его существование вторглась Сила — и не желала уходить.
Видения продолжали преследовать его. Старуха говорила правду: он мог все отрицать, но ничего от этого не менялось. Видения, подобно Танцующему Огню из последнего его сна, сплетали вокруг него непроницаемую сеть, которая не давала ему вырваться на свободу. Однажды он даже попытался избить самого себя обломком кремня, чтобы изгнать их из головы, но ничего из этого не вышло, кроме ужасных синяков, головной боли и язвительной отповеди Белой Телки, из-за которой Два Дыма и Голодный Бык два месяца на нее дулись. В конце концов она смягчилась.
— Пусть изобьет себя хоть до полусмерти! — разрешила она. — Мне все равно. — И после мгновенного колебания она добавила: — Не сомневаюсь, что Тяжкий Бобр будет просто счастлив услышать такую весть!
И после этого он уже ни разу не пытался сделать себе больно. Стоило лишь подумать об этом, чтобы перед ним расплылась довольная, самоуверенная улыбка Тяжкого Бобра.
А Видения продолжали посещать его — безо всякого определенного порядка или предупреждения. И каждый раз старуха каким-то образом знала об этом. И что с того, даже если она на самом деле его бабушка? Не ее дело вечно шпионить за ним. Иногда он казался сам себе мышкой, старающейся незаметно проскочить под носом у койота. Его широко распахнутые челюсти в любое мгновение были готовы схватить его. Он не мог предугадать, когда тяжелые лапы рванутся и раздавят его, когда что-то огромное и непостижимое проглотит его распластанное полуживое тело.
Два Дыма теперь чаще всего молчал, и помощи от него не было никакой. Он никак не мог простить себе, что допустил оскорбить Волчью Котомку. Бердаче существовали меж двух миров. Они не только были посредниками между мужчинами и женщинами: кроме того, они получили в дар от Силы способность
