– Теперь, – сказал Жакомо Парадизи, – вот, возьми нож, он твой.
– Я не хочу его, – сказал Уилл. – Я не хочу с ним ничего делать.
– У тебя нет выбора, – сказал старик. – Теперь ты хранитель.
– Я думала, вы сказали, что хранитель – вы, – сказала Лайра.
– Мой время прошло, – ответил он. – Нож знает, когда покинуть одну руку и устроиться в другой, а я знаю, как определить это время. Ты мне не веришь? Смотри!
Он протянул вперёд свою левую руку. Мизинец и безымянный палец на ней отсутствовали, как и у Уилла.
– Да, – сказал он, – я тоже. Я сражался и потерял те же пальцы, знак хранителя. И я тоже не знал всей правды заранее.
Лайра присела, широко раскрыв глаза. Уилл держался за пыльный стол своей здоровой рукой. Он пытался найти слова.
– Но я... мы пришли сюда только потому, что... там был человек, который украл кое-что у Лайры, и он хотел получить нож, и он сказал, если мы его принесём, он...
– Я знаю этого человека. Он лжец, обманщик. Можете быть уверены, он не отдаст вам ничего. Он хочет нож, и, как только он его получит, он предаст вас. Он никогда не будет хранителем. Нож твой по праву.
Сражаясь с собственным нежеланием, Уилл повернулся к ножу и подтянул его к себе. Тот выглядел как самый обычный кинжал, с обоюдоострым двадцатисантиметровым лезвием из тусклого металла, короткой крестовиной из того же металла, и рукояткой из розового дерева. Приглядевшись внимательнее, он заметил, что древесина была покрыта гравировкой из золотых нитей, формирующих рисунок, который он не мог опознать, пока не догадался перевернуть нож и не увидел ангела со сложенными крыльями. На другой стороне тоже был ангел, с широко расправленными крыльями. Нити немного выступали из древесины, давая хороший захват, и, подняв его, он почувствовал, как легко кинжал лежит в его руке, как тот крепок и идеально сбалансирован, и заметил, что лезвие вовсе не тусклое. На самом деле, под поверхностью лезвия, казалось, жили многочисленные туманные цветные завихрения: фиолетовые, синие, коричневые, небесно- серые, тёмно-зелёные, тёмные, подобные клубящимся теням у входа в склеп, когда вечернее солнце опускается за кладбищем... Если была на свете вещь цвета тени, то это было лезвие скрытного ножа.
Но грани были различны. Фактически, две грани отличались друг от друга. Одна была стальной, яркой и чистой, немного смешанной с этим тенистым разноцветьем, и невероятно острой. Глаза Уилла отказывались смотреть на эту грань неё, настолько острой она была. Другое лезвие было таким же острым, но серебристым, и Лайра, глядевшая на него через плечо Уилла, воскликнула: – Я видела этот цвет раньше! Это того же цвета, что и то лезвие, которым они пытались отсечь меня от Пантелеймона – в точности такого же!
– Это лезвие, – сказал Жакомо Парадизи, прикасаясь к стальному лезвию рукояткой ложки, – разрежет любой материал на свете. Смотри.
И он прижал серебряную ложку к лезвию. Уилл, державший нож, почувствовал лишь самое слабое сопротивление, а кусок рукоятки ложки упал на стол, начисто отрезанный.
– Другое лезвие, – продолжил старик, – ещё острее. С ним ты можешь прорезать отверстие, ведущее из этого мира. Попробуй сейчас. Делай так, как я говорю. Ты хранитель. Ты должен знать. Никто не может научить тебя, кроме меня, а у меня осталось совсем немного времени. Вставай и слушай.
Уилл отодвинул свой стул и встал, придерживая нож. Его тошнило, у него кружилась голова, и он был не в настроении слушаться.
– Я не хочу... – начал он, но Жакомо Парадизи покачал головой.
– Замолчи! Ты не хочешь, ты не хочешь... У тебя нет выбора! Слушай, потому что времени мало. Теперь держи нож перед собой, вот так. Резать должен не только нож, но и твой собственный разум. Ты должен думать про это. Теперь сделай следующее: помести свой разум на самый кончик ножа. Сконцентрируйся, мальчик. Сфокусируй свой разум. Не думай про свою рану. Она исцелится. Думай про острие ножа. Ты теперь там. Теперь почувствую его, очень-очень нежно. Ты ищешь выемку настолько маленькую, что ты бы никогда не смог её увидеть глазами, но острие ножа найдёт её, если ты переместишь туда свой разум. Ощупай воздух, пока не почувствуешь самую маленькую выемку в мире...
Уилл попытался сделать это. Но его голова кружилась, а его левая рука дико пульсировала, и он снова видел свои пальцы, лежащие на крыше, а затем он подумал про маму, про его бедную маму... Что бы она сказала? Как бы она успокоила его? Как бы он мог успокоить её? И он положил нож на стол и скорчился на полу, убаюкивая свою раненую руку, и заплакал. Это было слишком тяжело для него. Рыдания раздирали его горло и грудь, слёзы ослепили его, ведь он должен был плакать за неё, за несчастную, бедную, напуганную, одинокую, дорогую, любимую – он оставил её, он бросил её...
Он был совершенно пуст. Но затем он почувствовал что-то очень странное, вытер глаза правой рукой, и увидел голову Пантелеймона на своём колене. Демон, в форме волкодава, смотрел вверх на него своими влажными, грустными глазами, а затем он нежно лизнул раненую руку Уилла, и ещё раз, и снова положил свою голову ему на колено.
Уилл не имел ни малейшего представления о запрете на прикосновение к чужому демону, и до сих пор от прикосновения к Пантелеймону его удерживало не понимание, но вежливость. Лайра, в свою очередь, была в совершеннейшем шоке. Её демон сделал это по своей собственной инициативе, после чего отступил и взлетел к ней на плечо в форме самого маленького мотылька. Старик наблюдал с интересом, но без удивления. Он видел демонов раньше – он тоже путешествовал по другим мирам.
Жест Пантелеймона сработал. Уилл сглотнул комок и снова встал на ноги, вытирая слёзы с лица.
– Хорошо, – сказал он. – Я попытаюсь ещё раз. Говорите, что делать.
В этот раз он попытался заставить свой разум сделать то, что требовал Жакомо Парадизи, сжимая зубы, дрожа от напряжения, потея. Лайре не терпелось вмешаться, потому что она знала этот процесс. И доктор Малон его знала, и ещё его знал поэт Китс, кем бы он ни был – все они знали, что ты не мог ничего сделать, пытаясь добраться прямо к цели. Но она держала язык за зубами и сцепила ладони.
– Остановись, – мягко произнёс старик. – Расслабься. Не напрягайся. Это скрытный нож, а не тяжёлый меч. Ты сжимаешь его слишком крепко. Расслабь свои пальцы. Позволь своему разуму спуститься вниз по руке в ладонь, затем в рукоятку, и далее вдоль лезвия. Не спеши, делай это медленно, не пытайся сделать это силой. Просто прогуляй свой разум. Затем дальше, к самому кончику, туда, где нож острее всего. Ты становишься остриём ножа. Сейчас просто сделай это. Пройди туда, ощути это, и вернись.
Уилл снова попытался. Лайра видела, как напряжено его тело, как шевелится его челюсть, а затем увидела, как понимание опускается на него, успокаивающее, расслабляющее и очищающее. Понимание целиком принадлежало Уиллу – или, может быть, его демону. Как он, должно быть, скучает без демона! Подобное одиночество... Ничего удивительного, что он заплакал, и Пантелеймон был совершенно прав, сделав то, что он сделал, хотя для неё самой это было так странно. Она протянула руки к своему демону, и тот, в форме горностая, скользнул ей на руки.
Они вместе наблюдали за тем, как тело Уилла перестало дрожать. Не менее сконцентрировавшийся, он был теперь сфокусирован по иному, и нож тоже выглядел иначе. Может, в этом были виноваты завихрения под поверхностью лезвия, или то, как естественно нож сидел в ладони Уилла, но небольшие движения острия теперь выглядели осмысленными, вовсе не случайными. Он шевельнул ножом в одном направлении, затем немного повернул его и попробовал в другом, всё время продвигая нож серебристым лезвием вперёд, а затем он нашёл какую-то маленькую выемку в воздухе.
– Что это? Это оно? – спросил он хрипловатым голосом.
– Да. Не режь её. Возвращайся обратно, вернись в себя.
Лайра вообразила, что она видит, как душа Уилла скользит вдоль лезвия обратно в ладонь, а оттуда по руке к нему в сердце. Он сделал шаг назад, опустил руку и моргнул.
– Я что-то там почувствовал, – сказал он Жакомо Парадизи. – Нож сначала просто проскальзывал через воздух, а затем я почувствовал это...
– Хорошо. Теперь проделай это снова. В этот раз, когда почувствуешь брешь, просунь в неё нож и разрежь. Сделай надрез. Не раздумывай. Не удивляйся. Не урони нож.
Уиллу пришлось согнуться и сделать два или три глубоких вдоха, прижав к себе левую руку, прежде, чем он смог продолжить. Но он был упорен, и через несколько секунд он снова выпрямился, уже вытянув нож вперёд.
