Она вспомнила, как он вручил ей эти деньги — это было утром, во дворе, возле поленницы.
— Мы с Евой, — сказал он, — мы хотим, чтобы ты взяла вот это. — Посмотрел ей в глаза и добавил серьезно: — Лил, когда мечты настолько овладевают тобой, что в глазах светятся, лучше отпустить поводья.
Лайнус оперся на ручку топора.
— Я пошел за своей мечтой на Запад, я повидал далекие места и сияющие вершины. Я спускался через пороги на реках, которых до меня ни один белый человек в глаза не видел, ставил ловушки на пушного зверя вместе с Карсоном и Бриджером. Я воевал против индейцев, я повидал разных тварей, четвероногих и двуногих, и теперь я знаю: без мечты мужчина или женщина — меньше чем ничего; а с мечтой ты можешь стать кем-то… Ты можешь сомневаться в своих мыслях, Лилит, но никогда не сомневайся в своей мечте. Как бы ни было трудно, держись ее. В этом все дело — и в уважении к себе. Люди ценят тебя ровно настолько, насколько ты сам ценишь себя.
Она тогда посмотрела на деньги у себя в руках… как много они могли для нее означать! И как много опасностей, лишений и трудностей потребовалось преодолеть ему, чтобы заработать их.
— Я не могу взять их, — сказала она, и голос у нее дрогнул. — Просто не могу. Это ваши деньги, твои и Евины.
— Что толку в мечте, если она не поможет родиться другим мечтам? У меня была своя мечта. Я видел то, о чем рассказывал. Я видел бегущих бизонов и слышал плач койотов в лунную ночь. Я видел, как гризли ловит лососей, видел лунный свет на снегах Тетонских гор. Я прокладывал тропы там, где не ступала нога человека, я оставил свой след на земле. А теперь я ращу сына, который пойдет по моим следам, сына, который сам будет прокладывать тропы… Я знаю, чего тебе хочется, Лил, можешь мне поверить. Я знаю, как тебя сосет изнутри, какой несчастной ты себя чувствуешь иногда по утрам, когда приходит новый день и находит тебя на том же самом месте, как в ловушке. Поезжай… и храни свою мечту. И никогда не цени себя дешево, не соглашайся на меньшее, чем тебе нужно. Тебе придется повидать нелегкие времена, но когда они настанут, вспомни историю, которую я тебе рассказывал, — про Хью Гласса, раненого, умирающего, брошенного — как он полз и брел сотни миль через дикие места, чтобы добраться до людей… Подумай о Джоне Коултере, как он голый, с изодранными, разбитыми в кровь ногами спасался от черноногих. Подумай о них — и постарайся крепче влечь в постромки.
Она взяла эти деньги; и сейчас она вспоминала каждый миг того разговора у поленницы, каждое слово. У нее глаза заволокло слезами, а Лайнус потрепал ее по плечу:
— Поезжай, — сказал он, — тебя ждут где-то там большие дела. Я увидел это в твоих глазах с самого начала…
Вот такой был Лайнус Ролингз, бродяга, охотник с гор… сильный человек там, где не обойтись было без силы… и прозорливый.
И еще одно он тогда сказал:
— Земле нужны герои. Мелкие люди и мелкие мысли порождаются мелкими мечтами. Чем выше мечта человека, тем выше он сам. Всегда есть такие, которые глумятся, бранятся, трусят… но если ты хочешь оставить на земле большой след, трогайся в путь и иди, не останавливаясь…
Таков ли Клив Ван Вален? Или это просто игрочишка, бродяга, охотник за приданым?
Гейб Френч любит его, а Гейб Френч — человек мудрый, он понимает цену вещам и людям с одного раза. В лошадях, собаках и людях Гейб уважает только высшее качество.
Когда она поужинала и забралась в фургон спать, ее рука что-то нащупала на подушке — жесткие стебли, мягкие лепестки. Запах был нежный, как у всех цветов в прерии.
Она собрала их, прижала к лицу и попыталась вспомнить, когда в последний раз мужчина дарил ей цветы. Ей предлагали платья, деньги… даже кареты и лошадей. Но ни один из них никогда не сорвал для нее цветка.
Жесткие стебли царапали щеку, она отложила цветы в сторону и укуталась в одеяла… но сейчас она не чувствовала себя умудренной жизнью молодой женщиной с практичным и прямым складом ума, каким, кажется, обладала. Она чувствовала себя молоденькой девчонкой, которая качается на садовой калитке, ожидая, пока придет ее милый. И от этого ей было приятно… Очень приятно.
Утром пошел дождь. Он начался еще затемно, пробежав хитрым шепотком по парусиновому тенту фургона. Прибил пыль и наполнил воздух странным запахом, который всегда появляется, когда на землю падают первые капли. Наконец желтоватый рассвет окрасил траву, фургоны покатились на запад, но в это утро вокруг них не поднималось облако пыли.
Роджер Морган ехал на фланге, далеко от каравана. Его не отпускала тревога. Три раза за это утро пересекал он следы некованых лошадей… один отряд был довольно многочисленный. Всю последнюю неделю за ними следили индейцы, но теперь здесь уже несколько отрядов, они съезжаются сюда… а индейцы не собираются где-то по чистой случайности…
Он оглянулся на караван. Слишком сильно растянулись фургоны. Надо собрать их потеснее, и выстроить не одной колонной, как обычно, а двумя параллельными. Он погнал коня к каравану легким галопом и, проезжая между фургонами, услышал чей-то голос:
— Я отвечаю и предлагаю раскрыть карты…
Другой голос сказал:
— Ладно… я отвечу.
Тут послышался голос Клива Ван Валена:
— Джентльмены, мы что, грошовые игрочишки? Я повышаю и ставлю вот этот отличный пеппербокс note 36 — сделан в Лондоне, пять стволов и заряжен, хоть на медведя.
Морган вспыхнул от ярости. Крутнул коня у задка фургона, просунул руку внутрь и схватил Ван Валена за плечо. А потом всадил шпоры коню в бока, отскочил от фургона, вытащил картежника наружу и швырнул его наземь. Клив упал, гулко ударившись о землю.
— Я говорил тебе, что не потерплю, чтоб ты обчищал людей в этом караване, Ван Вален, дьявол тебя побери!..
Клив перекатился и вскочил с земли, когда Морган спрыгнул с коня. Все эти дни в Роджере Моргане копился гнев. Он уже вполне убедил себя, что это Клив Ван Вален стоит между ним и Лилит.
Правда, они редко бывали вместе и никак не проявляли интереса друг к Другу, но другой причины для ее отказа Морган найти не мог. А кроме того, он просто невзлюбил Ван Валена с первого взгляда.
Спрыгнув с коня, он резко замахнулся и ударил с правой; Клив сумел отбить этот удар скорее случайно, чем сознательно. И тут же ударил сам; это был удар наудачу, но ему повезло — Морган, летевший вперед, наткнулся на кулак и рухнул на землю как подкошенный.
Но тут у Клива за спиной раздался дикий крик, и мимо пронесся всадник — глаза у него были выпучены, вытянутой рукой он показывал на холмы:
— Индейцы! — вопил он. — Шайены!
Всадник с обезумевшими глазами понесся дальше вдоль каравана, выкрикивая:
— Индейцы! Бежим!
Кто-то щелкнул бичом, фургон рванулся вперед. Подхватив Моргана с земли, Клив забросил его в задок фургона, а потом обернулся к своему коню.
Но коня не было… его спугнул орущий всадник.
Мимо с громыханием неслись фургоны. Он кричал возницам, но они, захваченные волной паники, не замечали его.
Клив выхватил револьвер и повернулся лицом к атакующим индейцам. Повернулся — и тут же выстрелил… индеец выронил копье и повалился вперед, растянувшись на земле уже мертвым.
Мельком он заметил Лилит — она стреляла из дробовика прямо с козел фургона. Мимо проехали несколько фургонов, но в большинстве своем они были слишком тяжело нагружены, чтобы развить хорошую скорость. В караване начался хаос.
Одна из лошадей, раненная стрелой, упала на колени. При этом дышло воткнулось в землю, передние колеса вывернулись, и фургон опрокинулся. Отброшенный в сторону возница схватил винтовку и, прячась за упавшим фургоном, как за бруствером, открыл огонь по индейцам.
Клив, твердо упираясь ногами в землю, стоял как в тире и тщательно выбирал цель для каждого
