Мы берём верх.
Давай!
Песня названа по своей первой строчке, “Пять к одному” – этого Джим не объяснял. Идея Пола Ротшильда такова: “Пять к одному – то же самое, что одна шестая, приблизительная пропорция чёрных и белых в США, а одна пятая, помнится, – пропорция курящих допинг в Лос-Анджелесе”. Но Джим, где бы его об этом не спрашивали, всегда говорил, что не считает эту песню политической.
Услышанная в целости, песня кажется пародией на всю наивную революционную риторику, слышимую на улицах и читаемую в андеграундной прессе конца 60-х. Эта интерпретация вполне подтверждается последней строфой – той самой, которой аудитория Джима уделяла мало внимания. Здесь он обращался к некоторой части своих молодых поклонников, к компании “хиппи / детей цветов”, число которых увеличивалось на глазах попрошайничающих на городских тротуарах у стен любого концертного зала.
Твои дни танцев окончены, baby,
Ночь тянется рядом.
Тени вечера пройдут через годы.
Ты идёшь по полу с цветком в руке,
Пытаясь сказать то, чего никто не понимает,
Продать своё время за горсть десятицентовых монет.
Нельзя сказать, что Джим совсем повернулся спиной к “поколению любви”, из которого группа развивалась. “Мы все действительно верили в это, – говорит Рэй. – Когда мы играли в “Whiskey a Go Go”, мы верили, что – эй, парень, мы трахаем всю страну, мы перевернём её, мы сделаем совершенное общество”.
Сам Джим говорил в 1969-м году: “С исторически выгодной позиции, возможно, это будет выглядеть как период трубадуров во Франции. Я уверен, что это будет выглядеть невероятно романтично. Я думаю, мы будем казаться будущим поколениям очень хорошими, потому что происходит много перемен, и мы чутко реагируем на них”. Это было, как он говорил, культурным и духовным Ренессансом, “как то, что случилось в Европе в конце чумы, которая уничтожила половину населения. Люди танцевали, носили разноцветные одежды. Это было невероятное весеннее время ”.
Как бы сильно ни симпатизировал Джим своим юным поклонникам, всё же во многих важных аспектах он сильно от них отличался. Не как “типичный” хиппи, Джим считал астрологию псевдонаукой, отвергал концепцию всеобщего единения личностей и не обнаруживал интереса к вегетарианству, потому что религиозный пыл часто проповедовал диету. Это было, как он говорил, догмой, и не находил ей применения.
Образование Джима, его ум и происхождение ещё больше отделяли его от многих поклонников. Выпускник колледжа (не бросивший его), ненасытный читатель с высокоразвитым католическим вкусом, он едва ли был непосредственным, буквальным, истинным человеком Маршалла МакЛухана. Нравилось ему это или нет, но он был очевидным продуктом южной семьи выше среднего класса: очаровательным, целеустремлённым и во многих случаях политически консервативным. Например, он смотрел свысока на самых благосостоятельных претендентов – с тем же презрением, которое он испытывал к длинноволосым попрошайкам, критикумым в “Пять к одному”.
Ещё одним водоразделом между Джимом и его поклонниками был его путь от наркотиков к алкоголю. Выпивки к этому времени приобретали почти мифические пропорции.
У Эшера Дэнна была такая теория: если они с Джимом напивались ночью перед важным концертом, то это пройдёт и во время выступления Джим будет относительно трезвым. Эта теория не сработала ноябрьским вечером, когда “Doors” выступали в “Winterland” Билла Грэхэма в Сан -Франциско. Джим пил с Эшем в гостиничном баре с трёх до восьми: возможно, десять или двенадцать порций. Затем они присоединились к Тодду Шиффману, который купил ещё одну порцию, прежде чем впихнуть их в машину и отвезти на Филмор Авеню, причём во время поездки Джим буквально брызгал непристойностями.
Ты думаешь, он сможет выйти на сцену? – спросил Тодд.
Конечно, – сказал Эшер Дэнн. – Когда он напивается так, как сейчас, он лучше выступает.
Это было правдой лишь отчасти: когда он был пьян, он часто давал свои лучшие концерты; но, когда он был пьян, он давал также и некоторые из худших концертов.
Лимузин подъехал к стоянке. Появился Билл Грэхэм.
Где, чёрт возьми, вы были? – воскликнул он.
Мы здесь, Билл, – сказал Эшер, очевидно, такой же пьяный, как и Джим. – Мы не опоздали на концерт.
Лицо Грэхэма превратилось в маску, и он закричал:
По контракту группа должна была быть здесь ещё час назад: это значит, все четыре члена группы! В том числе и Джим Моррисон! – Грэхэм пальцем указал на Джима. – Он пьян, не так ли?
С того момента, как Джим поднялся на сцену, творился хаос. Толпа была в экстазе обожающая, застывшая. Джим бегал по сцене, сводя с ума осветителей на балконе. Он вставал на самый край высокой сцены, раскачиваясь над осветительными приборами в оркестровой яме, вертя микрофономкак верёвкой, со свистом носящейся над головами зрителей. Перед сценой была давка.
Билл Грэхэм стремительно ворвался в зал, спустившись туда из офиса, и стал сквозь толпу пробираться к сцене. Он размахивал руками, пытаясь привлечь внимание Джима. А Джим продолжал вертеть микрофоном. Его глаза закрыты, он весь – только музыкальный ритм. В конце концов он опять запустил микрофон в зал – так, что он как пуля попал Грэхэму в лоб и сбил его с ног.
После всего в раздевалке Джим подбил Эшера толкнуть его, что Эшер и сделал; Джим растянулся на полу.
В ноябре “Doors” попали в самый цвет списка “А”: “Newsweek”, “Time”, “New York Time” и “Vogue”. Это были не просто упоминания или хвалебные рецензии на записи – газеты исследовали и пытались дать определение “Doors”.
6 ноября “Nesweek” писала: “Качающиеся “Двери” раскрываются: бесчувственная сталь, таинственные звуки, хэллоуинский мир и запретный плод”. 15-го “Vogue” поместил фотографию Джима – с обнажённой грудью, с серебряным индейским полукруглым браслетом на шее – это была иллюстрация статьи профессора истории искусств, который рассказывал средней Америке о том, что Джим “забирает” людей. Его песни – мрачные, нагруженные каким-то фрейдистским символизмом, поэтические, но не милые, предлагающие секс, смерть, трансцеденцию… Джим Моррисон пишет так, как если бы это Аллан Эдгар По вернулся на землю в виде хиппи ”. 20-го “Time” вспомнил цитату Джима из биографии для “Elektra”: “Меня интересует всё, связанное с восстанием, беспорядком, хаосом”, а затем описывал музыку как исследование, которое “вело “Doors” не только мимо таких привычных для молодёжной одиссеи тем, как отчуждение и секс, но в символические царства бессознательного – в мрачные ночные миры, наполненные бьющимися ритмами, дрожащими металлическими тонами, неясными образами”. Фотография, сделанная за кулисами, показывала Джима, затянутого в чёрную кожу, упавшего, будто от наркотиков, одно только его лицо оказалось скрытым от камеры.
“ В самом деле, с тех пор, как умер Джеймс Дин и отрастил брюшко Марлон Брандо, не было единого и главного мужского секс -символа, – писал Ховард Смит, репортёр из “Village Voice”. – В Дилане всегда было меньше мозгового сердцебиения, а “Beatles” всегда были слишком умными, чтобы быть глубоко сексуальными. А теперь появляется Джим Моррисон и “Doors”. Если моя антенна настроена верно, то он может стать именно тем, кто сумеет долго притягивать массовое либидо”.
Рядом с этим предсказанием Смит опубликовал одну из фотографий Джоэла Бродски, которая стала известна как “фотография Молодого Льва” на “Elektra” – фотоснимок бюста, показывающий обнажённую грудь и одно плечо Джима с одинарной ниткой бус Глории Стэйверс на мускулистой шее, линию подбородка а ля Стив Кэньон, чувственно полураскрытые губы, немигающий испытующий взгляд, выделенные бакенбардами высокие скулы, причёску под Александра Великого.
Даже наиболее циничные критики соглашались, что Джим Моррисон был тем самым культурным суперменом, который больше, чем жизнь, был способен подвигнуть молоденьких девушек и многих мужчин к сексуальному удовольствию, а интеллектуалов – к пропасти. Интеллигентный нью-йоркский критик Альберт Голдман назвал его “рождённым прибоем Дионисом ” и “хипповским Адонисом”, в то время как
