раскраской фасадной стороны дома в психоделические люминисцентные цвета. Не удовлетворившись итогом дня, проведенного в брожении по Кенвуду и перекрестном обстреле одиноких предметов садовой мебели и скульптур из чудных новых аэрозольных баллончиков для рисования, они решили аналогичным образом разделаться и с самим особняком.
Едва Джон успел мне об этом рассказать, как недовольная Синтия высунула голову в окно спальни и, чихая и кашляя, крикнула: «Что в доме такое творится? Тут везде дым!»
«А, кстати, Пит, — сказал Джон, — давай-ка зайдем туда. Там наверху сидит один грек, с которым я очень хочу тебя познакомить. Это волшебник. Его зовут Алекс.»
Бросив аляповато-красные, желтые, пурпурные и зеленые краски, Джон затащил меня в редко посещаемый рабочий кабинет, где мы увидели худощавого и изрядно обросшего парня, сидевшего на полу и внимательно изучавшего какие-то схемы. «Он изобретает летающее блюдце», — пояснил Джон.
Встав для приветствия, Алекс удостоил меня пронизывающего взгляда. «Это Пит Шоттон, мой старый приятель из Ливерпуля», — сказал Джон.
«О-о-очень славный м-м-малый», — произнес «изобретатель» и его взгляд переплавился в ангельскую улыбку. Алекс прекрасно говорил по-английски, но страдал сильным заиканием, которое постепенно исчезало по мере того, как новое лицо завоевывало его доверие.
По-настоящему его звали Алексис Мардас, но Джон всегда упоминал его как «Волшебного Алекса». Алекса, утверждавшего, что он — сын одного из важных членов правого военного правительства страны, и Джона познакомил их общий друг — владелец картинной галереи «Индика» Джон Данбар.
Не знаю, действительно ли он обладал своими хвалеными учеными степенями нескольких престижных университетов Европы, но он мог похвастаться впечатляющими способностями в электронике. Кроме того, он обладал удивительным обаянием и способностью убеждать, и быстро завоевал место в узком кругу близких друзей БИТЛЗ. Что касается Джона, то он думал об Алексе Бог знает что, и ничего не соображая в электронике, всерьез считал его могучим волшебником.
Однажды ночью, через несколько недель после нашего с Алексом знакомства, мы с Джоном о чем-то болтали, когда он вдруг вспомнил, что на следующий день у этого грека должен быть день рождения. Джон редко переживал по такому поводу, но его уважение к Алексу было настолько огромным, что на сей раз день рождения стал исключением из правила.
«Ах, ё… твою мать! — воскликнул он, — завтра же приезжает Волшебный Алекс, а я еще не приготовил ему никакого подарка! Что бы ему такое подарить, а, Пит?»
«Не знаю, — сказал я. — А что ему нравится?»
«Ага… — произнес Джон после секундного раздумья. — Ему очень нравится мой «Айсо Гриффо». Джон имел в виду восхитительную итальянскую спортивную машину, за которую совсем недавно на автомобильной выставке в Эрле заплатил кучу денег. В то время он, фактически, был единственным владельцем «Айсо Гриффо» в Великобритании. «Давай тогда подарим ему этот ё…й «Айсо»!» — воскликнул он.
Джон без промедлений разыскал несколько мотков атласной ленты и подозвал меня к машине. Мы со всех сторон украсили ее лентами, а на крышу водрузили огромный бант. «Вот тебе подарок на день рожденья», — между прочим сказал Джон Алексу, приехавшему на следующее утро. Ясное дело, «именинник» был достаточно впечатлен.
Волшебный Алекс в свою очередь подарил Джону множество оригинальных новинок, вроде «Ящика из ниоткуда», на который Джон мог смотреть часами, пытаясь предсказать, какая из мигающих красных лампочек загорится в следующую секунду. Помимо этого Алекс соорудил в Кенвуде первую из слышанных мной квадрофоническую систему. Он также заверял Битла-миллионера, что все остальные «технические безделушки», вроде локального силового поля, антигравитационных машин и летающих блюдец появятся сразу, как только он получит финансовую поддержку, необходимую для их воплощения в жизнь.
Глава тринадцатая: Это всего лишь северная песня (It's Only A Nothern Song)
Несмотря на затворнический образ жизни, Джон никогда не выносил полного одиночества, даже если сочинял свои песни. Немалая часть времени, проведенного мной в Кенвуде, была посвящена праздному чтению или сидению у телеэкрана в нескольких шагах от Джона, бренчавшего на пианино или царапавшего стихи на клочке бумаги.
Когда же стихотворение или мелодия начинали обретать определенную форму, я становился своеобразным резонатором, вплоть до того, что иногда подбрасывал отдельные строчки или фразы в тех местах, где он застревал. Таким образом, в конечном итоге, я оказался слегка причастным к нескольким песням Джона, начиная с тех, которые он написал для альбома «Help!». И когда БИТЛЗ все-таки использовали мои крохотные «вклады», я испытывал трепетный восторг, но, конечно же, не приписывал себе никаких особых заслуг. Я всегда воспринимал свое участие в сочинительстве Джона, как нечто вроде игры с другом в головоломку. Один помогал другому просто потому, что он был рядом. Но эти песни все равно были бы завершены и без моего участия, просто тогда рядом оказался я.
Точно так же и Мэл Эванс, и Нейл Эспинол, и остальные Битлы — Джордж, Ринго и, конечно, Пол — порой вносили в композиции Джона свои предложения, если рядом оказывались они.
И хотя Джон, несомненно, оказывал такие же услуги Полу, строка авторства «Леннон-МакКартни», которая продолжала украшать все их творения, была всего лишь «манифестацией» неуверенности Джона и еще одним проявлением его странной боязни «остаться одному». Вместе с тем, присутствие Пола немало способствовало предохранению Джона от ухода в самоамбициозность и непонятность, равно как и влияние Джона сдерживало сентиментальные и банальные аспекты творчества МакКартни. И, по крайней мере, поэтому «Леннон и МакКартни» смогли создать именно то, что было бы не под силу Джону и Полу поодиночке.
В Кенвуде Джон обычно сочинял только в том случае, если у него было вдохновение, за исключением, конечно, тех дней, когда БИТЛЗ предстояло собираться в студии для записи нового альбома. В таких случаях он на одну-две недели безжалостно приковывал себя к буквально непрерывному сочинительству. В такие дни его усилия нередко наталкивались на труднопреодолимый «сочинительский комплекс». «Больше всего меня пугает то, что во мне, быть может, уже не осталось песен, что я никогда больше не смогу написать что-то новое», — признался он мне в один из таких периодов. Но, к счастью, рано или поздно, муза все же возвращалась к нему.
Мое «сотрудничество» с Джоном в сочинительстве началось в то время, когда он только начал отрекаться от визитных сантиментов ранних хитов БИТЛЗ. В этом отношении на него сильно повлияли стихи Боба Дилана. До того, как он услышал Дилана, Джон и не задумывался о том, что слова поп-песни могут или должны означать больше, чем просто бессмысленная халтура, и он вполне удовлетворялся тем, что направлял свои литературные таланты в маленькие книжки. Успех Дилана стал для Джона настоящим вдохновением и он вдруг понял, что ничто не мешает ему выражать свои поэтические и даже политические идеи в рамках музыки БИТЛЗ.
Отправной точкой для песен, написанных им в Уэйбридже, обычно служило то, что он увидел или услышал — телереклама, старая афиша, газетный заголовок или даже, как в случае с «Lucy In The Sky With Diamonds», рисунок его сына Джулиана. Слова почти всегда предшествовали музыке, которая в свою очередь чаще сочинялась на фортепиано, чем на гитаре. Написав стихотворение, Джон ставил его на пюпитр пианино в маленькой утренней комнатке и начинал перебирать пальцами клавиши в поиске подходящей мелодии. Но, в отличие от Пола МакКартни, он никогда не утруждал себя попытками научиться хорошо играть на нем. Для создания своих мелодий ему, как и Ирвину Берлину, вполне хватало одного пальца.
По мере того, как творческий стиль Джона становился все более личным, его песни становились уже главами творящейся музыкальной биографии. «Помоги!» и «Человек из Ниоткуда», написанные в 1965 году поведали о смятении и неуверенности, охватившими его в то время, а вещи, скажем, с «Револьвера» 1966 года отражали его таинственные эксперименты и опыты с наркотиками.
Пусть в основном неосознанно, но Джон очень хотел превратить каждую композицию БИТЛЗ в
