Прискакала напоследок птица-горбун‚ склевала густой ручеек крупы‚ села‚ задумалась‚ опустила голову: в воду не пошла.
– Кыш‚ – подгонял Тихий А.И. – Кыш-кыш...
...и всякий раз‚ к вечеру‚ тихо и неслышно отплывает от берега сегодняшний день-корабль.
Звучит музыка‚ слышен говор и смех‚ капитан глядит вдаль неутомленными еще глазами.
Корабль уходит‚ уходит‚ уходит.
Корабль уходит белой отметиной в темнеющие дали‚ а мы глядим беззаботно вослед и машем с пристани выгоревшими на солнце платочками. Не наш день‚ не наш пока рейс..‚ но кто-то смотрит уже с кормы‚ кто-то вечно на нас смотрит‚ будто не может наглядеться. Сухонький старичок – бородка клинышком‚ серые‚ редкие волосы примяты подушкой. И вот уже тихое движение по струям‚ сонный плеск за бортом‚ темные набережные‚ стылые коробки строений‚ провисшие брюха мостов‚ тяжелая гребенка труб‚ купола- звонницы на бугре кружевным великолепием‚ и бульвары‚ бульвары‚ конечно же‚ бульвары: мертвый и прекрасный город‚ закрепленное пространство‚ которое не уберегли‚ где нет уже стариков‚ нет памяти‚ нет теперь и меня.
Корабль уводит‚ уводит‚ уводит...
Кто знает‚ куда деваются наши души?
Души наши впадают в Каспийское море...
А когда все прошли‚ и опустела площадь‚ пришлепал на гусеничных ногах старательный топтун Волчара‚ дотошный и исполнительный‚ и ушагал в реку за вверенным ему населением‚ которое нельзя оставить без наблюдения‚ а на берегу закрепилась смена‚ дети-отличнички‚ начинающие топтуны Волчарики‚ что заступили на отцовский пост‚ и мать-домоседка понесла им еду.
И тогда Тихий А.И. пророс телеграфным столбом‚ выставил крестовину с изоляторами‚ пустил по сторонам провода-усики‚ передал сообщение на пульт: 'Город очищен. Можно принимать'.
Где теперь старики? Нет в городе стариков. Молодые‚ пылкие‚ горячие: вечная эстафета по Садовому кольцу.
И Стёпа уже промчался на трибуне по опустевшей площади: встречать на аэродроме главу правительства.
Вася промчался за Стёпой.
За Васей взвод референтов.
А над пустыми бульварами скользнул беззвучно на посадку вражеский самолет с дружеским премьером: добро пожаловать...
Топала по асфальту бабка умильная‚ волокла по-бурлачьи две ссохшиеся кадушки: светлые вихорки из каждой‚ носы на бортиках‚ глазки-точечки.
– Охо-хо‚ – говорила‚ – натощак и не скажешь. Колька пропал на Бангладежском направлении‚ Петька сгинул на Попокатепетльском. А то и наборот. Остались робятки: этот Петькин – глаза зеленые‚ тот Колькин – глаза карие. Матеря умотали на путину‚ деньгу копить: прожор на меня оставили. Это вам‚ дуракам‚ нечерта делать‚ в воду кунаться‚ а на мне два рта‚ мне жить еще да жить.
Впряглась заново и поволокла на поденку.
Сидел на парапете сонный рыболов‚ ловил утопленников на мормышку.
– Как улов? – спрашивали Волчарики‚ приглядываясь на всякий случай.
– Плохо‚ – говорил. – Не клюют.
– Подкормить надо.
– Подкармливал.
– Место смени.
– Менял.
– Приманку.
– Не берут.
– Хватит‚ – сказали из глубины. – Наклевались вашего. Нахлебались.
Сунулась из мрака ладонь ковшиком с пятаком-сироткой‚ и голос с гнусавинкой‚ как нищий в электричке:
...и остались только
две увядших розы‚
две увядших розы
в синем хрустале...
Одна была белая-белая‚
как попытка несмелая‚
а другая алая-алая‚
как мечта небывалая...
А больше сказать нечего.
