— Я сыграла роль матери, будучи совсем еще молодой: в двадцать лет в фильме «Рокко и его братья»… Впрочем, я и в жизни тогда была уже матерью. Во всяком случае, я никогда не боялась постарения на экране. Так было и в «Истории» Коменчини, и в «Княжне Дейзи», снимавшейся в 1983 году во Франции, в Лондоне и в Соединенных Штатах. Что до фильма «Майриг», то там я даже позволила превратить себя в восьмидесятилетнюю старуху.
— Барбара здесь, в Париже, не просто женщина. Она богиня. Потому что, если ты как актриса преодолеешь барьер сорокалетия, ты уже останешься в обойме навсегда. И независимо от того, о ком идет речь — о женщине или мужчине, они становятся «национальным достоянием». Взять хотя бы Беко, Трене, Жана Марэ, Азнавура и Джонни Холлидея. Я уж не говорю о восьмидесятилетнем Марселе Марсо… Если ты занял свое место в обществе, тебя уже не вышвырнут из него. Профессия артиста здесь имеет большее значение, чем твой преклонный возраст.
— Изменить свою жизнь, конечно же, придется. Однако мне кажется, что сама я не изменюсь и всегда буду такой, какая есть.
— Ну знаешь… Я считаю, что старость нельзя проводить в одиночестве: так ты постареешь еще сильнее и раньше. Чем старше становишься, тем больше нуждаешься в людях. Нужно жить вместе со всеми и их проблемами. Если старый человек не хочет умереть до времени, тем более — интеллектуально, он должен разделять жизнь своей эпохи, своего общества. Он должен чувствовать себя частицей своего времени.
— Да… Хотя у нас с Паскуале домик в деревне уже есть. В Нормандии, в совершенно фантастическом месте. Это даже не домик, а норка, такой он маленький — совсем кукольный. Но мы очень любим это место. Вокруг домика ручьи, рощи. Там можно встретить разгуливающих на свободе лошадей, утром тебя будит мычание коров… Да, иногда мне хотелось бы жить там. У меня даже обнаружились там способности к живописи. Я рисую, а Паскуале читает или пишет…
Ну не знаю, действительно ли проблема стареющего человека в том, где жить. Скорее следовало бы подумать — как и с кем. Рядом со мной очень жизнелюбивый мужчина, и, если мы сможем остаться вместе, время, пожалуй, пройдет так, что мы его и не заметим. По-моему, человека очень старит пассивность. Пассивность, отказ от борьбы удваивают или даже утраивают груз лет. Когда я одна, склонность к пассивности у меня проявляется довольно часто: она живет во мне…
— Да, это Африка. Которую я люблю и с которой борюсь. Ведь я из тех, кто работает, кто всегда ищет себе дело, и вместе с тем где-то внутри у меня сидит желание ничего не делать, не работать. Большую часть того, что я делаю, я делаю, чтобы побороть в себе эту врожденную пассивность.
— Конечно, я туда обязательно вернусь… Я постоянно туда возвращаюсь. Но не думаю, что смогу окончательно там обосноваться. Что уж теперь…
Женские заботы
Где бы я ни была, я всегда ищу и покупаю очки: темные, светлые, марки «Джеймс Дин», в черепаховой оправе, со сменными линзами, на пружинках. У меня есть очки с позолоченными, посеребренными, черными, цветными оправами.
Очки нравятся мне. По-моему, они «одевают» лицо… или защищают его. Возможно, я пользуюсь очками, как Анжелика из «Леопарда» пользовалась веером… Они — оружие защиты и нападения. Вероятно, все это от моей давней и не совсем преодоленной робости…
А вот когда мне нужно себя поощрить или порадовать, я наполняю дом цветами — самыми разными. Особенно мне по душе простые цветы: я выбираю их сама и составляю букеты. Пожалуй, это занятие больше всех других дает мне возможность успокоиться, расслабиться… Отправиться на цветочный базар или на бульвар Сен-Жермен, где такие потрясающие лотки, ходить там часами и смотреть… Это приносит такой душевный покой.
Я очень любила и люблю деревья. Обзаведясь в Риме виллой (с которой сейчас приходится расстаться, ибо разум подсказывает, что это необходимо, а в психологическом плане болезненно), я сама посадила там все деревья. Сегодня эти пинии, ливанские кедры, магнолии уже такие огромные… А когда молния ударила в посаженную мною пинию и расколола ее пополам, я чуть не плакала: дерево росло перед моим окном и увидеть его искалеченным мне было так больно, как если бы я лишилась вдруг руки.
Косметику я покупаю обычно не по необходимости, а чтобы развеять тоску и дурное настроение. Когда неприятные мысли или чувства начинают одолевать меня, я захожу в парфюмерный магазин и накупаю массу всяких вещей, которые мне абсолютно не нужны, так как меня устраивает мой обычный вид. Я постоянно пользуюсь своей привычной косметикой, не люблю покрывать лицо тоном — достаточно и небольшого количества простой пудры. Единственное, что я действительно гримирую, — это глаза.
Я придаю большое значение вещам — всему, что меня окружает. Прежде, уезжая на съемки в какую- нибудь далекую страну, я брала с собой всякие мелкие предметы, позволявшие создать там мою естественную и привычную обстановку: фотографии в рамках, какие-нибудь безделушки.
Вопреки общепринятому мнению в вещах часто заключается много жизни. Пространство без вещей, принадлежащих именно тебе, — это мертвое пространство. Может быть, потому я люблю старые дома — дома, в которых ощущается невидимое присутствие тех, кто жил там до тебя. Я бы не могла жить в современном доме — холодном, не имеющем прошлого. И еще мне нравится старинная мебель и совсем не нравится современная.
Здесь, в Париже, есть много того, что сохранилось от моей прежней жизни в Риме. Есть у меня один расписной шкафчик, сопровождавший меня всегда и всюду. Я купила его в Вольтерре, во время работы над фильмом «Туманные звезды Большой Медведицы». Помню, когда я впервые увидела его в антикварной лавке по пути из Вольтерры в Чечину, у меня, как от любви с первого взгляда, екнуло сердце. Он стоял там — по правде говоря, это была даже не настоящая антикварная лавка — и манил меня с витрины своими потрясающими красками: на фисташковом фоне разбросаны цветы со всеми оттенками розового и голубого. Я купила шкафчик, хотя тогда его даже некуда было поставить.
Мне нравится расписная мебель. У меня есть еще одна вещь — уже не итальянская, а приобретенная в одной из стран Северной Европы, что-то вроде секретера середины XIX века. Он тоже весь расписан цветами и тоже переехал со мной из Рима в Париж. Из Рима в Париж я привезла и кровать моей дочери Клаудии — старинную, XIV века кровать, купленную мною много лет тому назад в Португалии… Этот список можно продолжать и продолжать. Тут и моя старинная кровать массивного дерева, и ширма, приобретенная на аукционе двадцать лет тому назад… Все это не столько вещи, сколько «куски жизни», и мне совершенно безразлично, нравятся или не нравятся они другим, тем, кто у меня бывает. Я выбираю вещи и держу их у себя потому, что они нравятся мне, хотя здесь мы несколько расходимся во взглядах с дочкой, которая любит все современное.
А вот былая моя любовь к кружевам и красивым расшитым скатертям сейчас несколько поостыла. Сегодня такие вещи волнуют меня уже меньше.
Жизнь — это еще и музыка, и фильмы, и, конечно же, эмоции, которые они у тебя вызывают.
Мне кажется, что я одной из первых перевела песни ансамбля «Биттлз», поскольку ходила на их