Когда приехали мы в Лигово, то они повели Шахворостова к Кушелевой даче. Я же, хоронясь, издали за ними следовал. Смотрю, повернули они в лес… Я тайком за ними. Прошло примерно минуты две. Вдруг страшный крик. Хоть и ожидал я такое окончание дела, а все же, поверите, от этого крика словно очумел. Так жалостно закричал Шахворостов, ну вот, словно из него жилы вытягивали! Прибежал, смотрю. Лежит это Шахворостов уже убитый, зарезанный, а кровь из раны так и льет. Руками-то, бедняга, еще как будто землю роет, а Иван Васильевич, Спиридонов да Денисов на него хворост да древесный сор сыплют…
Когда я прибежал туда, вдруг все всполохнулось – совсем близко послышался звук лошадиных копыт. Бросились тогда все наутек, побежал и я. Смотрю, на дороге сумка черная, клеенчатая. Схватил я ее и еще пуще побежал. Выбежал из леса, остановился передохнуть. Потом пошел к речке и выкупался, больно уж жарко да и не по себе мне было. Выкупавшись, пошел я по шоссе пешком в Петербург, куда и прибыл около семи часов вечера. Как пришел, прямо направился в заведение Ивана Васильевича, отдал ему сумку и выпил осьмушку водки. Потом в баню отправился. Из бани вернулся в заведение и спрашиваю Калина: «А сколько примерно в сумке капиталов находится?» «Шестьсот рублей»,– отвечает Калин. На другой день пришел я к нему и говорю: «Ой, врешь, Иван Васильевич, не может того быть, чтобы у Шахворостова так мало денег было…» А Калин тогда засмеялся и сказал, что пошутил, что денег оказалось шесть тысяч.
После убийства Калин стал выпроваживать меня и Спиридонова из Петербурга. «Езжайте,– говорит,– куда-нибудь, а то ведь, дурачье, проболтаетесь». Он дал мне всего тридцать рублей, поехал я в Москву. Пробыл там около трех месяцев. Оттуда писал Калину о нужде своей, но он ничего мне не прислал. Вернувшись в Петербург, я стал снова наведываться к нему. В первый раз он мне всего восемь рублей, а потом выдавал все по грошам. Когда тридцать, когда двадцать копеек.
– Сколько всего было в сумке у Шахворостова? – допытывались у Шарова.
– Спиридонов перед отъездом моим в Москву рассказывал, что Калин в сумке зарезанного нашел более тридцати тысяч…
***
На основании показаний Шарова все соучастники этого злодеяния были разысканы и арестованы. Кровь убитого отомстила за себя.
Человек-сатана
Дело было в 1870 году. Ранним утром двадцать пятого ноября городовой Анцев нашел посреди Семеновского плаца труп неизвестного мужчины, лежавший на снегу лицом вниз. Руки несчастного были вытянуты вдоль туловища. Городовой немедленно сообщил в квартал о страшной находке. При осмотре трупа врачом и местной полицией было обнаружено, что на шее покойного находится туго затянутая так называемая «мертвая петля», сделанная из крепкой бечевки. В кармане убитого была найдена колода засаленных карт и несколько иголок. При более тщательном осмотре трупа на среднем пальце правой руки покойного были обнаружены уколы, по-видимому, от иголки.
На основании этих данных заключили, что задушенный принадлежит к цеху портных или обойщиков. Однако это предположение оказалось ошибочным. Вызванные полицией портные и обойщики со всего Петербурга не признали покойного.
Дело оказалось загадочным и запутанным. Не было ни малейшего следа, который позволил бы выяснить даже личность убитого. Кто он? Как попал на Семеновский плац? Почему у него в кармане карты и иголки? Кто убийца? Кругом на снегу были следы, но ведь плац – место, по которому проходят многие. В таком виде дело поступило ко мне, в сыскную полицию.
***
Прежде всего я позвал к себе агента и отдал ему такой приказ:
– Вы переоденетесь в соответствующий костюм, как можно более рваный, и отправитесь в самые грязные притоны, где ютятся темные личности, столичная рвань. Особенно не забывайте домов терпимости и ночлежек. Внимательно всматривайтесь, а главное, вслушивайтесь. Я твердо верю, что только этим путем мы найдем ключи к разгадке преступления на Семеновском плацу.
Такие же инструкции я дал и другим агентам сыскной полиции. Всюду, где собирались подонки столичного пролетариата, находились представители сыскной полиции…
И вот в то время, когда следствие шло полным ходом, случилось второе такое же преступление. Двенадцатого декабря на Преображенском плацу был обнаружен труп новой жертвы с «мертвой петлей». Тот же узел из крепкой бечевки на шее, те же судорожно вытянутые вдоль туловища руки, то же страдальческое выражение лица.
Я с особым старанием налег на дело о «мертвой петле». Вера в мой план начинала мало-помалу подкрепляться, один из моих агентов донес мне, что, находясь в одном из притонов, особенно охотно посещаемых петербургскими мазуриками, он прослышал, что какой-то Захарка рассказывает своим приятелям, будто он вместе с каким-то Ефремкой задушил и ограбил на Семеновском плацу человека. Это была первая путеводная нить к разгадке преступления. Ухватившись за нее, я отдал вторичный приказ о розысках неведомых Захарки и Ефремки.
***
В ночь на четырнадцатое декабря один из наших агентов находился в грязном трактире «Пекин» на Моховой улице. Этот трактир пользовался недоброй славой. Сидя за одним из столов, агент обратил внимание на сидевшего за соседним столом субъекта. Это был парень лет тридцати, невысокого роста, плечистый, коренастый, обладающий, по-видимому, большой физической силой. В его полупьяных небольших серых глазках светились хитрость и нахальство. Было в нем что-то развратное, отталкивающее. Он жадно пил водку, отвратительно громко причмокивая, точно зверь, лижущий живую кровь. Агент не сводил с него глаз и вдруг услышал, как парень обращается к упитанному буфетчику:
– А ты, мил человек, веревочку напрасно на пол бросаешь!
– Аль тебе нужна зачем? – сонно ответил буфетчик.
– А, может, и нужна, ха-ха-ха! – залился скверным хохотом парень.Бечевка, слышь, вещь пользительная… Мало ли на что требуется. Из бечевочки можно петельку сделать.
И он, плотоядно оскаливая хищные белые зубы, громко затянул песенку:
Агент мне рассказал, что только он услышал эту песню, как немедленно бросился из «Пекина», позвал полицию и, войдя снова в грязный трактир, направился к парню и арестовал его.
В первый момент этот парень. Ефремка, оказавшийся крестьянином Ефремом Егоровым, страшно изменился в лице. По-видимому, сильно струхнул, но по дороге в сыскную полицию уже оправился от испуга. Совершенно развязно, почти нагло отрицал он свое знакомство с Захаркой, равно как и соучастие в убийствах.
«Знать не знаю, ведать не ведаю»,– повторял он на все задаваемые вопросы.
Нам пришлось немало повозиться с ним. Как его ни сбивали наши опытные в допросах агенты, он стоял на своем. Было очевидно, что мы имеем дело с опытным и ловким злодеем и смутить его можно только представлением явных, неоспоримых доказательств преступления. Поэтому все усилия были направлены на розыск таинственного Захарки.
Некоторое время все эти розыски не давали никаких результатов. Были обслежены все ночлежки, все питейные места, все тайные и явные приюты разврата. Но Захарки найти не удавалось.
И вот совершенно случайно один из агентов услышал в одном трактире, будто какой-то Захарка заболел. Немедленно все бросились по больницам. Были просмотрены все приемные книги, и, наконец, в Петропавловской больнице нашли лицо, значившееся крестьянином Новгородской губернии Захаром Борисовым.
Теперь в руках сыскной полиции находился субъект, известный среди воровской братии под кличками «Захарка», «Никитка», «Бориска». Арест его был произведен прямо в больнице.
Он, вызванный для допроса, вошел в контору больницы в халате, бледный, трясущийся.
– Это ты убил человека на Семеновском плацу? – сразу огорошил я его.
Он совсем растерялся и еле-еле ответил:
– Что вы… Помилуйте… И не думал никого убивать.
