– А вот кто! Извольте рыжего снова арестовать и потом, как тех привезут, очную ставку сделать.
Теплов тотчас арестовал рыжего и привел его ко мне. Едва я увидел его, говорю:
– Теперь сознавайся, братец, потому как сюда везут твоих четверых приятелей!
– Каких приятелей?
– А беглых из тюрьмы, которые у тебя гостили! Это я уже от себя сказал.
Дрогнул он и говорит:
– Точно, есть и моя вина! Только я не убивал…
– А что делал?
Тут он все и рассказал.
***
Дело так вышло.
Сидел он у себя в сторожке, сапоги чинил. Вдруг дверь распахнулась, ввалились четыре арестанта в серых куртках и прямо на него. Давай им есть, пить, деньги и одежду на всех.
Он перепугался до смерти и отдал им все, что мог.
Съели они весь хлеб, кашу, квас выпили. Взяли всю его одежонку, старую и новую, а на четверых всего этого мало. Наряжаются они, а один выглянул в окно и говорит:
– Вон добрый человек идет, он нам поможет.
А это несчастный Степанов.
Тут дело темное. Рыжий говорит, что он не помогал им, а надо думать, помогал.
Взяли из сторожки молоток, которым рельсы пробуют, и вышли на дорогу. Степанов увидел их и побежал. Они нагнали его, повалили…
Все, как во сне! Убили ударом молотка, а потом бросили и хотели идти.
Рыжий перепугался. Разбойники уйдут, труп оставят, а его затаскают, а то и засудят. «Помогите уволочь его!» Они согласились. Нашел рыжий веревку, затянул ее на шее убитого, привязал черенок от ложки, чтобы ловчее тащить было, и они потащили труп к речке. Трое волокли, а двое следы заметали.
Труп бросили. Беглые пошли дальше, а рыжий вернулся в сторожку и на полу всю кровь выскоблил, а снег, что пошел вскорости, все следы запорошил.
Так и погиб Николай Степанов, увидевший вместе с матерью свою смерть во сне накануне Рождества.
Шайка разбойников-душителей
Это была хорошо организованная шайка. Члены шайки – наглые, энергичные, смелые. Одно время они навели на Петербург панику.
Операции их начались в 1855 году. В конце этого года на Волховской дороге был найден труп мужчины, задушенного веревочной петлей. Расследование установило, что это был крестьянин Семизоров из села Кузьминского, что он ехал домой, был по дороге кем-то удушен, после чего у него взяли лошадь, телегу и деньги.
Следом за ним на тон же Волховской дороге был удушен крестьянин деревни Коколовой Иван Кокко, причем у него взяты были лошадь с санями.
Затем страшные преступники как будто переселились в Кронштадт, и там так же были убиты удушением веревочной петлей и ограблены друг за другом крестьянин Ковин и жена квартирмейстера Аксинья Капитонова.
Потом убийство удушением Михеля Корвонена и легкового извозчика Федора Иванова, оба раза с ограблением и уже снова в Петербурге, на погорелых местах Измайловского полка.
Следом за извозчиком Ивановым близ Скотопригонного двора был найден труп так же удушенного и ограбленного извозчика.
Как сейчас помню панику, охватившую жителей столицы, а особенно извозчиков.
Нас же угнетало чувство бессилия. Я был тогда еще маленьким человеком, помощником надзирателя при Нарвской части, но начальство уже отличало меня.
Пристав следственных дел, некий Прач, толстый, краснолицый, с рыжими усами, самоуверенно говорил:
– Небось откроем! У меня есть такие люди, которые ищут, и сам я гляжу в оба!
Но он больше глядел в оба… кармана мирных жителей своей части.
Другое дело Келчевский.
Он был стряпчим по полицейским делам той же Нарвской части и проявлял незаурядную энергию, особенно в ведении следствия. Мы с ним подолгу беседовали о таинственных убийцах. Как он, так и я, не сомневались, что в этих убийствах принимает участие не один и не два человека, а целая шайка.
Конец этого года и начало следующего можно назвать буквально ужасными. За два месяца полиция подобрала одиннадцать тел, голых, замерзших, со страшными веревками на шее! Это были извозчики или случайные прохожие.
Из одиннадцати подобранных тел девять удалось оживить благодаря своевременной медицинской помощи, и рассказы потерпевших были страшнее всяких придуманных рождественских рассказов.
– Наняли меня,– вспоминал извозчик,– два каких-то не то мещанина, не то купца на Рижский проспект, рядились за тридцать копеек, я и повез. Они песни поют. Только въехали мы с седьмой роты на погорелые места, они вдруг притихли. Я поглядел – они что-то шепчутся. Страх меня забрал. Вспомнил про убивцев и замер. Кругом ни души, темень. Я и завернул было коня назад.
А они: «Куда? Стой!» Я по лошади, вдруг – хлясть! Мне на шею петля, и назад меня тянут, а в спину коленом кто-то уперся.
– А в лицо не помнишь их?
– Где ж? Рядили, мне и не вдогад!
– Возвращался от кума с сочельника,– рассказывал другой. – Надо было мне свернуть в Тарасов переулок, я и свернул. А на меня двое. Сила у меня есть, я стал отбиваться, только один кричит: «Накидывай!» Тут я почувствовал, что у меня на шее петля. А там запрокинули меня, и я обеспамятовал…
И опять в лицо признать никого не может.
Граф Петр Андреевич Шувалов, бывший тогда петербургским обер-полицеймейстером, отдал строгий приказ разыскать преступников.
Вся полиция была на ногах, и все метались без толка в поисках следов.
***
Трудное это было дело! Я потерял и сон, и аппетит. Не могут же скрыться преступники, если их начать искать как следует? И дал я себе слово разыскать их всех до одного, чего бы мне это ни стоило.
Убийцы не только уводили сани и лошадей, но и раздевали своих жертв донага. Должны же они были сбывать куда-нибудь награбленное, а награбленное было типичное, извозчичье.
Я решил утром и вечером бродить по Сенной, на Апраксином, на толкучке до тех пор, пока не найду или украденных вещей, или продавцов.
С этой целью с декабря я каждый день наряжался то оборванцем, то мещанином, то мастеровым и шатался по известным мне местам, внимательно разглядывая всякий хлам.
Дни шли, не принося результатов.
Келчевский, посвященный в мои розыски, каждый день спрашивал с нетерпеньем:
– Ну, что?
– Ничего!
Но вот однажды, а именно тридцатого декабря, я сказал ему:
– Кажется, нашел!
Он оживился. – Как? Что? Кого? Где?
Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал очень мало.
***
Дело было так.
По обыкновению я вышел на свою охоту вечером двадцать девятого декабря. Переодетый бродягой, шел я медленно мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в малиннике,
