Новиков часто жаловался на то, что у него осталось мало друзей, «люди нас оставили», говорил он, и те друзья, которые сохранились верными, были не настолько состоятельными, чтобы всегда выручать Новикова из долгов. Было немало у Новикова и своих должников, и иной раз крупных, как, например, семейство покойного архитектора Баженова (умершего в 1799 г.), которое должно было Новикову свыше 4 тысяч рублей, но собрать долги он и не надеялся, хотя в иные трудные минуты и просил усиленно об уплате ему долга.
Все тревоги и несчастья — болезни, нужду, неурожаи и т. п. Новиков старался переносить бодро, иной раз с шуткой. Часто приятелям он предлагал в шутку рецепт «элексир универсалиссиме» от разных горестей, вроде следующего: «На все происшествия с вами, любезный друг, внутри и снаружи рецепт один: терпение, покорность, преломление собственной воли и проч. и проч.; все смешав, употреблять поутру и вечеру по столовой ложке».
В эти годы Новиков достроил пять кирпичных крестьянских домов, которые не успел закончить до своего ареста. Он собирался поставлять сукно в армию и для этого увеличил количество ткацких станков. К сожалению, с этой затеей ничего не получилось. В 1803 году Новиков занял в Опекунском совете Московского Воспитательного дома 7500 рублей серебром (под залог 150 крепостных), потом получил еще 3000... Обесценивание бумажных денег увеличило долг в два с половиной раза. Неурожаи и расширение суконной фабрики, которая не принесла дохода, лишили его возможности уплатить долг в срок. Он был вынужден покупать зерно, чтобы прокормить своих крестьян. «Хозяйственные мои обстоятельства становятся мне все тягостнее и тягостнее»,— признается он в письме к Ключареву в 1807 году.
Но несмотря на бедственное материальное положение и болезни свои и близких (Авдотьино он так и называет «моя больница»), Новиков не терял интереса к окружающему миру. В том же 1807 году после заключения Тильзитского мира он писал одному из друзей: «С французами заключен мир, весьма выгодный и полезный для России, с чем и поздравляю».
Война 1812 года застала Новикова в родном Авдотьине. Больному и старому Новикову, обремененному больными детьми и стариками (кроме Гамалеи на его попечении были вдова брата, умершего в 1799 г., и вдова Шварца), некуда было уезжать.
Остались в своих домах и авдотьинские крестьяне. Так же, как крестьяне других, занятых французами деревень, авдотьинцы участвовали в партизанских действиях против наполеоновской армии. В Бронницком уезде крестьянские партизанские отряды объединили до 2 тысяч человек. Они неоднократно нападали на большие партии противника и разбивали их. История сохранила нам имена наиболее отличившихся крестьян-партизан из Бронницкой округи. Среди них есть фамилии Кондратьев, Тимофеев, совпадающие с фамилиями новиковских крестьян, которые мы знаем по описи. Нельзя точно сказать, что это были именно авдотьинцы, но такое предположение не исключено. А вот о чем можно говорить с уверенностью, так это о необычайном обращении авдотьинских крестьян с пленными. Обессиливших и голодных французских солдат приводили в Авдотьино, там их кормили, снабжали теплой одеждой, а затем под конвоем отводили в Бронницы к военному коменданту. Гуманизм к врагу они проявляли под влиянием своего хозяина. Так еще раз проявились мужество и милосердие Новикова.
Война 1812 года закончилась великой победой русского народа. Когда неприятель был изгнан из пределов России, император Александр издал манифест, в котором давал обет воздвигнуть в Москве храм во имя Христа Спасителя. Проект храма поручили подготовить молодому архитектору Александру Лаврентьевичу Витбергу. В один из приездов в Авдотьино в 1816 году Мудров привез с собой А. Л. Витберга, только что закончившего этот проект. Храм намечалось соорудить на Воробьевых горах. Проект Витберга, исполненный религиозной 'поэзии и состоявший в том, чтобы, используя архитектурные формы, выразить дух народа, не мог не заинтересовать Новикова, одобрившего его.
По замыслу Витберга главное здание храма — пантеон Славы должен был превосходить по своим размерам собор Святого Петра в Риме. На стенах галереи в нижнем ярусе здания предполагалось разместить хронику войны 1812 года с перечислениями имен всех погибших воинов. По краям галереи намечалось установить отбитые у неприятеля пушки. От храма до набережной Москвы-реки планировалось устроить величественные спуски. Однако в дальнейшем проект был отвергнут.
Витберг несколько раз посещал Авдотьино и в один из приездов сделал карандашный портрет Новикова, который является последним прижизненным портретом просветителя. Широко известен другой его портрет, написанный Д. Г. Левицким в Петербурге. На портрете, исполненном Витбергом, овал лица стал другим — вместо удлиненного округлым: или пополнел Новиков к старости, или это было следствием болезненного отека. Но черты лица те же: взгляд прямой и спокойный — в глаза собеседнику. Поредевшие волосы, как и прежде, зачесаны назад. И одет Новиков совсем не по-домашнему — на нем темный кафтан с белым батистовым галстуком. Наверное, Новиков всегда отличался в одежде особой строгостью и аккуратностью, потому-то и напоминал он когда-то княгине Дашковой немецкого пастора. Подлинник этого портрета хранится сейчас в Русском музее в Ленинграде.
Витберг позднее рассказал о посещениях Авдотьи-на в записках, написанных им в Вятке, куда он был сослан по ложному обвинению в растратах на строительство храма. В ссылке он познакомился с А. И. Герценом и также написал его портрет. Витберг, в частности, вспоминает, «что согласился позировать только Новиков, а Гамалею я не мог уговорить».
Семен Иванович Гамалея был и остался до самой смерти Новикова его самым близким и верным другом, разделившим с ним все долгие годы добровольного затворничества. Начиналась их дружба с совместной деятельностью в «Дружеском ученом обществе» и Типографической компании. Выпускник Петербургского университета, Гамалея, владея несколькими европейскими и восточными языками, перевел на русский много книг по философии, истории, богословию и медицине и был признанным авторитетом в области этих наук. Еще в 1776 году в Петербурге им была переведена с немецкого книга «Легчайший способ прививания оспы», которая стала ценным вкладом в развитие отечественной медицины и спасла многие тысячи человеческих жизней. Позднее Гамалея, прославившийся своей образованностью и бескорыстием, был приглашен на службу белорусским генерал-губернатором 3. Г. Чернышевым и в 1782 году вместе с ним приехал в Москву. Вскоре он, однако, ушел с поста правителя канцелярии московского главнокомандующего и всецело посвятил себя просветительской и издательской деятельности. Среди друзей, высоко почитавших его исключительные душевные качества, был и будущий автор «Истории государства Российского».
С конца 1780-х годов Гамалея почти постоянно жил у Новикова в Авдотьине. После заключения Новикова в Шлиссельбургскую крепость Прозоровский несколько раз учинял Семену Ивановичу допросы, но все же оставил его на свободе. Все четыре года отсутствия Новикова Гамалея заменял его осиротевшим детям отца. Живя в Авдотьине, он продолжал заниматься переводами, но у него всегда оставалось время для страждущих и нуждающихся в помощи и внимании. Каждое утро к дому на берегу Северки приходили бедные и нищие, и Гамалея, выйдя на крыльцо, беседовал с ними, раздавал им, если сам имел, мелкие деньги. Современников восхищал этот человек, живший по самым строгим заповедям христианства. Историк В. О. Ключевский сказал о нем: «Я недоумевал, каким образом под мундиром канцелярского чиновника, и именно русской канцелярии, мог уцелеть человек первых веков христьянства».
Гамалея никогда не позволял себе сердиться на кого-либо и только одну непримиримую войну вел в течение всей жизни — против своего собственного порока — нюхания табака: он считал, что отбирает от бедных те пятнадцать рублей, которые тратит ежегодно на его покупку. За долгую и безупречную службу хотели его наградить 300 душами крепостных. Он отказался по той причине, «что со своей душой не умеет справиться». Слуге, укравшему у него пятьсот рублей и пойманному с поличным, он отдал деньги и «отпустил с Богом», подобно священнику из романа В. Гюго «Отверженные», который в сходной ситуации возвратил похищенные героем романа ценности и тем спас его от суда и каторги. Справедливо заметил историк В. О. Ключевский, что людям, подобным Гамалее, подобает «житие», а не биография. «Нюхать табак и есть картофель не грех, а грех ненавидеть своего ближнего, завидовать, желать зла»,— пишет Новиков, как бы продолжая разговор со своим другом. Наверное, беседы эти проходили все больше по вечерам, возможно, в воскресенья и праздники, после посещения церкви Тихвинской богоматери: ведь остальные дни были отданы труду и хозяйственным заботам.
До конца дней в Новикове жила страстная любовь к книге. Несмотря на скудность средств, он то и дело обращался в письмах к друзьям с просьбой достать какую-нибудь редкую книгу для пополнения библиотеки. Если книгу не удавалось приобрести в собственность, Новиков вместе с Гамалеей переписывали ее.
