ГАШЕК
Парадоксы сатирика
Ярослав Гашек издавал первоначально «Похождения бравого солдата Швейка» небольшими выпусками, которые печатались один за другим по мере продвижения работы. О предстоящем появлении первых выпусков автор оповестил вместе со своими друзьями в озорных буффонадных афишах, которые были расклеены весной 1921 года в плебейских районах Праги и выставлены в окнах городских трактиров. Текст, выдержанный в духе веселой мистификации и розыгрыша, помимо всего прочего, гласил:
«Одновременно с чешским изданием перевод книги на правах оригинала выходит во Франции, Англии, Америке.
Первая чешская книга, переведенная на мировые языки!
Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы!
Победа чешской книги за рубежом!
Первый тираж 100 000 экземпляров!»
Афиши призывали читателей «выбросить из своих библиотек „Тарзана в джунглях“ и разные дурацкие переводы уголовных романов» и «приобрести новаторский образец юмора и сатиры». Книга Гашека объявлялась «революцией в чешской литературе».
Едва ли в Чехословакии был тогда хоть один человек, который, читая такие афиши, мог предполагать, что эта шуточная реклама вскоре окажется не такой уж далекой от истины. Пройдет некоторое время, и Бертольд Брехт напишет: «Если бы кто-нибудь предложил мне выбрать из художественной литературы нашего века три произведения, которые, на мой взгляд, относятся к мировой литературе, то в качестве одного из таких произведений я выбрал бы „Похождения бравого солдата Швейка“ Я. Гашека».
Имя Гашека сейчас нередко ставят в один ряд с именами Аристофана, Рабле, Сервантеса. Понятие «швейковщина» стало нарицательным, подобно понятиям «донкихотство», «обломовщина» и т. д. Чешский писатель совершил крупное художественное открытие, создав новый комический тип. Иногда образ Швейка начинает даже жить как бы самостоятельной жизнью, отрываясь от романа Гашека и перекочевывая в произведения других писателей разных стран. Сохраняя основные черты созданного Гашеком типа и имя его героя, авторы таких произведений порой переносят его уже в иную эпоху и среду, в другую обстановку, включают в новые сюжеты. Так поступил, например, Брехт, изобразив находчивого и неуязвимого Швейка в столкновении с гитлеризмом. Такого же рода опыты были и в советской литературе и кино в период Великой Отечественной войны. Надо сказать, что в мировом искусстве не так уж много образов, имеющих подобное «бытование», подобную судьбу. Не случайно Швейк часто упоминается рядом с Санчо Пансой, Тилем Уленшпигелем и другими всемирно известными образами.
В традиционной новогодней передаче Московского телевидения, известной под названием «Голубой огонек», в этом году принимали участие два актера, загримированные под Швейка и Насреддина из Бухары. Герои чешского писателя и восточного фольклора (оба хорошо знакомые зрителям) вели шутливую беседу между собой. И невольно напрашивалось сравнение. Ведь Ходжа Насреддин — плод коллективного фольклорного творчества. Образ этого мудреца-острослова и находчивого комика на протяжении длительного времени создавался в народной среде. Накапливались, отбирались и оттачивались комические сюжеты и истории. Не одно поколение принимало участие в создании этого образа, гак же как, скажем, и в создании образа Тиля Уленшпигеля. Гашек аналогичную работу выполнил один, написав к тому же свой роман всего за два года. И при этом писал он сразу набело, почти без правки. Сохранилось свидетельство о том, как проходила работа над начальными страницами романа. Гашек писал их в присутствии своего друга Ф. Сауэра. Работа продвигалась так быстро, что порой у автора «уставала рука», и тогда за перо брался Сауэр, а Гашек диктовал.
В чем же секрет этого удивительного феномена?
По складу характера и образу жизни Гашек, казалось бы, мало походил на писателя. При слове «писатель» у нас невольно возникает представление о кропотливой повседневной работе за письменным столом в тиши кабинета, о напряженных и порой мучительных поисках выразительного слова и образа, о бесконечной правке и переписывании рукописей и т. д. С Гашеком все это как-то мало вяжется. Писал он легко и быстро, словно шутя, и как будто не особенно утруждая себя. Своего рабочего кабинета, да и письменного стола, как и квартиры, на протяжении большей части жизни он вообще не имел. Он мог писать в любой обстановке — на квартире у приятеля, в шумной редакционной комнате, в трамвае, в переполненном кафе. Создается впечатление, что он никогда не терзался муками слова и даже, пожалуй, иронически относился к этому понятию. Он способен был поспорить в кафе на пари, что в очередную фразу наполовину написанного рассказа вставит любое имя, которое предложат его собеседники, и при этом не нарушит логики и последовательности повествования.
Гашек словно насмехался над самой серьезностью литературного творчества. Даже в самом начале своего писательского пути он был удивительно равнодушен к спорам своих литературных коллег о проблемах литературы, о современных художественных формах, которые все тогда искали, о секретах искусства писателя и т. д. Он явно предпочитал этим спорам путешествия в нецивилизованные края Словакии и общение с пастухами и цыганами.
Означало все это облегченное отношение к литературному творчеству?
Были случаи, когда Гашек действительно превращал в шутку свои литературные занятия. Известно также, что часть своих рассказов он писал для заработка и действительно не придавал им особого значения. Но если бы к этому все и сводилось, то мировая литература, вероятно, не обогатилась бы таким произведением, как роман о Швейке. Определяющим было другое.
Дело в том, что главным в писательском труде была для Гашека не работа за письменным столом, а наблюдение жизни. Когда, казалось бы, с легкостью импровизатора он набрасывал страницы своих произведений, это была лишь заключительная стадия творческого процесса. Основная же творческая работа совершалась непосредственно в процессе наблюдения жизни.
В чешской литературе нет другого писателя, который, подобно Гашеку, так много общался бы с людьми. Мало найдется таких писателей и в других литературах. Почти всю жизнь он провел на людях. Он жил среди них, жил их жизнью, жил не только в смысле сопереживания, но и в самом прямом смысле слова.
Началось это еще в детстве, когда мальчик из необеспеченной семьи, а затем подросток, прислуживающий в москательной лавке, вращался среди мелкого пражского люда и люмпен-пролетариев. Уже тогда он познал жизнь улицы, многое переняв от ее образа мыслей и настроений, в частности от ее насмешливо-неприязненного отношения к солидной, респектабельной публике, богачам, полиции (впоследствии это скажется на общей атмосфере его произведений). Затем пришла полоса странствий молодого писателя, к которым его влекло, по-видимому, не только желание бежать на вольный простор из застойного мещанского и чиновничьего мира, но и сознательное стремление основывать литературное творчество на собственном наблюдении жизни. («Мы хотели досконально познать жизнь и писать о ней так, как мы сами ее познали», — вспоминал друг Гашека Ладислав Гаек.) В обществе таких же, как он, студентов, случайных знакомых, нищих, бродяг, иногда нанимаясь на поденную работу, ночуя в стогах сена или у пастушеского костра, а порой и в местных полицейских участках, Гашек в течение нескольких лет исходил пешком всю Австро-Венгерскую империю, а отчасти и соседние страны. Уже из этих странствий он вынес богатейший запас знаний о жизни и людях, о чем свидетельствуют и его многочисленные рассказы тех лет, по большей части возникшие на материале путешествий.
Далее — длившееся несколько лет участие в политическом движении чешских анархистов, агитационная деятельность среди рабочих и знакомство еще с одной стороной жизни и новой средой. Несомненно, огромный запас наблюдений, особенно о жизни плебса и богемы, дало Гашеку и постоянное посещение пражских кафе и трактиров, где не только встречались самые разнообразные люди, но и велись
