— Нет. Я испытала облегчение, что ты в кои-то веки не противоречишь себе.
Он почистил зубы и съел несколько оставшихся с вечера холодных каштанов. После гостиничного завтрака — жестких булок и горького кофе — Маплы опять отправились бродить по Риму. Туфли Ричарда снова необъяснимым образом превратились в пыточные колодки. Город проявлял странное, почти насмешливое внимание к их незримым нуждам: в этот раз он подсунул им обувной магазин. Усилиями услужливого, гибкого, как рептилия, молодого продавца Ричард стал обладателем пары черных мокасин из аллигаторовой кожи. Это была обувь необычной модели, слишком тесная, зато не причинявшая невыносимой боли в отличие от прежней. После этого Маплы — она с путеводителем, он с коробкой, где отдыхали взбесившиеся американские ботинки, — зашагали по виа Национале к памятнику Виктору Эммануилу, гигантской лестнице в никуда.
— Чем он так прославился? — спросил Ричард. — Он объединитель Италии? Или это был Кавур?
— Это он — маленький король из «Прощай, оружие!»?
— Не знаю. Но величественности как-то многовато.
— Как видишь, итальянцы не страдают комплексом неполноценности. У них все огромное!
Они разглядывали палаццо Венеция, пока не представили, что из одного из окон на них хмуро смотрит Муссолини, преодолели лестницу к пьяцца дель Кампидольо и подошли к конной статуе Марка Аврелия на пьедестале работы Микеланджело. Джоан нашла у памятника сходство с творениями Марино Марини[1] и была, конечно, права. Она такая умная! Возможно, это и делало столь трудновыполнимым изысканный замысел расставания с ней. Они обошли площадь. Все ворота и двери вокруг них выглядели навечно запертыми, как двери на рисунке. Открытым оказался боковой вход церкви Санта-Мария ин Аракоэли, туда они и вошли. Впечатление было такое, словно они ступают по спящим людям: намогильные рельефы в натуральную величину так стерлись, что не ощущались под ногами. Пальцы рук, сложенных на каменной груди, превратились в тени пальцев. Одно лицо, спасшееся от истирания за колонной, походило на ожившую душу, пытающуюся оторваться от зашарканного тела.
Эти рельефы на полу, бывшем когда-то ослепительным мозаичным озером, изучали одни Маплы, остальные туристы толпились вокруг часовни, в которой хранились за стеклом обряженные позеленевшие останки римского папы; если судить по их размеру, то папа был ростом с ребенка... Джоан и Ричард покинули церковь через ту же боковую дверь, спустились по лестнице и купили билеты на развалины римского Форума. В эпоху Возрождения там была каменоломня; повсюду лежали обломки колонн, создававшие выразительную перспективу, как на полотнах де Кирико[2]. Джоан пришла в восторг от птиц и диких трав, беззаботно жительствующих в расселинах этого развороченного древнего мира. Пошел слабый дождик. В конце одной из дорожек они увидели стеклянную дверь, навстречу им бросился человечек в форме и с метлой, впустивший их, словно в бутлегерский бар, в заброшенную церковь Санта-Мария Антика. В белесом воздухе под ее сводами не чувствовалось молитвенного духа, фрески семнадцатого века выглядели свежими, выполненными нервной рукой. Уходя, Ричард прочел в улыбке человека с метлой немой вопрос и незаметно сунул ему монету. Дождик не переставал. Джоан взяла Ричарда за руку, словно пытаясь спрятаться от дождя. У него заболел желудок: сначала несильная боль, потом более чувствительная, отвлекавшая от боли в ногах. Они прошли по виа Сакра, сквозь поросшие травкой языческие храмы без крыш. Желудок болел все сильнее. Охранники в форме, пожилые люди, попадавшиеся здесь и там, как голодные галки, манили их к очередным развалинам и церквям, но Ричард уже ничего не видел от боли, его волновало только расстояние, отделявшее их от ближайшей спасительной опоры. Он отказался заходить в базилику Константина и вместо нее попросился к uscita[3], переврав это слово. Он уже боялся, что не дойдет. Охранник, горюя по источнику чаевых, строго указал на калитку в проволочном заборе. Маплы подняли щеколду и вышли на мощенный булыжником подъем напротив Колизея. Ричард сделал несколько шагов и привалился к невысокой стене.
— Так плохо? — спросила Джоан.
— Хуже не бывает, — простонал он. — Ты уж меня извини. Не пойму, в чем дело.
— Тебя тошнит?
— Нет, это другое... — Ему было трудно говорить. — Какой-то спазм.
— Вверху или внизу?
— Посередине.
— Из-за чего это? Может, каштаны?
— Нет. Думаю, это потому, что мы с тобой здесь, так далеко, и не знаем... зачем.
— Может, вернемся в отель?
— Да, мне лучше прилечь.
— Поедем на такси?
— Они меня надуют.
— Ничего страшного.
— Я не знаю... наш адрес.
— Попробуем разобраться. Там рядом большой фонтан. Я посмотрю, как будет по-итальянски «фонтан».
— В Риме... полно... фонтанов.
— Ричард, ты, случайно, не для меня стараешься?
Он не удержался от смеха: очередное свидетельство ее ума.
— Разве что неосознанно. Это как-то связано со всеми этими чаевыми... Платишь и платишь! Невероятно, но это вызывает настоящую боль.
— Ты можешь идти?
— Конечно. Дай мне руку.
— Взять у тебя коробку?
— Нет. Не беспокойся, милая, это от нервов. Со мной так бывало... в детстве. А потом я стал... смелее.
Они спустились к оживленной, забитой машинами улице. Во всех такси, которые они пытались остановить, торчали над задними сиденьями головы, и машины проносились мимо. Они перешли через виа дей Фори Империали и попытались добраться по переплетению улиц до знакомой территории с фонтаном, американским баром, обувным магазином и своим отелем. По пути им попался рынок, где торговали красочной снедью. Под полосатыми козырьками громоздились гирлянды колбас, на мостовой возлежали снопы салата. Ричард шагал, как стреноженный, словно боль у него внутри была хрупкой ценностью, и прижимал руку к животу, от этого ему становилось легче. Дождь и Джоан, из-за которых это в какой-то мере и произошло, теперь, наоборот, облегчали его недомогание. Джоан еще и помогала ему идти. Дождь был его маскировкой, кое-как прятал его от прохожих и от него самого, от этого боль тоже отпускала. Он с трудом преодолевал подъемы по пути и почти с таким же трудом спуски. Особенно тяжелый подъем подстерегал их у Банка Италии. Дождь перестал. Боль, проникшая во все уголки грудной клетки, теперь вооружилась ножом, чтобы вырваться наружу. Они вышли на виа Национале в нескольких кварталах от отеля. Магазины были открыты, фонтан вдалеке бездействовал. Ему казалось, что он вот-вот опрокинется навзничь, его сознание походило на веточку, отросшую от ствола, но не способную определить, в какую сторону ей тянуться. После каждой пробы веточка становилась все тоньше и должна была вскоре попросту растаять в воздухе. В гостиничном номере он улегся на свою кровать, укрылся пальто, поджал колени и уснул.
Когда, спустя час, он проснулся, все уже было по-другому. Боль прошла. Джоан лежала на кровати и читала путеводитель. Он повернулся на другой бок и как будто снова увидел ее в холодном библиотечном свете, как в первый раз; он, правда, знал, что с тех пор они поселились вместе.
— Все прошло, — сообщил он ей.
— Ты шутишь? Я уже приготовилась вызвать врача и везти тебя в больницу.
— Нет, дело совсем в другом. Я знал, что это такое. Это нервное.
— Ты так побелел!
— Слишком много всего собралось в одной точке. Думаю, меня вогнал в депрессию Форум. Здесь многовато прошлого. Все это так сложно! А тут еще эти жмущие башмаки...
