Апостол Павел. Обоснование универсализма

закона, который был лишь царством смерти: «Христос искупил нас от клятвы закона» (Гал.3,13). Подобно тому, как под законом лишенный центра в автоматической жизни желания субъект занимал место смерти, и как грех (или бессознательное желание) жил в нем автоматической жизнью, так и выброшенный за пределы смерти воскресением субъект принимает новую жизнь, имя которой Христос. Воскресение Христа — это и наше воскресение, уничтожающее смерть, при которой (под законом) субъект обособляется в закрытой форме «Я»: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал.2,20). И наоборот, если предположить, что истина и справедливость могут быть достигнуты соблюдением заповедей закона, то следует вернуться к смерти, допустить, что никакая благодать не дана нам в существовании, и отвергнуть воскресение: «Не отвергаю благодати Божией; а если законом оправдание (dikaiosune), то Христос напрасно умер» (Гал.2,21).

Означает ли это, что вписанный в христианский дискурс субъект находится вне закона? В подробно прокомментированном нами в прошлой главе отрывке из Послания к Римлянам есть некоторые указания на обратное, что побуждает нас задать чрезвычайно трудный вопрос о существовании закона сверх-буквального — закона духа.

Упраздняя закон и проясняя его отношение к бессознательному вожделению, Павел напоминает, что «заповедь свята и праведна и добра», «e entole agia kai dikaia kai agathe» (Рим.7,12). Более того, по- видимости опрокидывая разом всю предшествующую диалектику, он полагает, что «закон духовен» (o nomos pneumatikos) (Там же,14).

Вероятно, следовало бы провести различие между узаконивающей субъективацией, которая есть сила смерти, и законом, воздвигнутым верой, принадлежащим духу и жизни.

Наша задача состоит в том, чтобы осмыслить кажущуюся антиномию двух высказываний:

1) «Конец закона — Христос» (telos nomou Hristos) (Рим.10,4).

2) «Любовь есть исполнение закона» (pleroma nomou e agape) (Рим.13,10).

При условии веры, исповедуемого убеждения, любовь означает не закон буквы, но тот, который утверждает верующего субъекта и осуществляет в мире постсобытийную истину.

По моему мнению, это тезис общей значимости. Путь истины, ведущий субъекта вне законов государства, подчинен иному закону, который предназначает истину всем, а тем самым универсализирует субъекта.

Теорема 5. Субъект создает закон не буквы, но универсального адресования истины, процесс которого он поддерживает.

Это универсальное адресование, которое не конституируется верой как чистой субъективацией самой по себе, Павел называет «любовью», agape (зачастую неверно переводимое как «милосердие»).

Принцип такого адресования состоит в том, что, когда субъект как мысль сочетается с благодатью события — а это есть субъективация (вера, убеждение), — он возвращается на место жизни, хотя он был мертв. Он возвращает себе атрибуты силы, которые оказались на стороне закона, субъективной фигурой которого был грех. Он вновь обретает живое единство мысли и дела. Такое возвращение образует универсальный закон самой жизни. Такой закон возвращается для всех как артикуляция жизни, пути веры, закона по ту сторону закона. Именно это Павел и называет любовью.

Уже веру не следует путать с одним лишь внутренним убеждением, которое, как мы видели, будучи предоставленным самому себе, формировало не христианский дискурс, а именно четвертый — несказанную замкнутость мистического субъекта. Истинная субъективация материально проявляется как публичная декларация события под своим собственным именем «воскресения». То, что оно декларируется публично, относится к существу веры. Истина либо партийна, либо не является таковой. Цитируя Второзаконие, Павел напоминает, что «близко к тебе слово, в устах (stoma) твоих и в сердце (kardia) твоем». Конечно, внутреннее убеждение, убеждение сердца востребовано, но только публичное исповедание веры помещает субъект в перспективу спасения. Спасает как раз не сердце, спасают уста:

Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем, то-есть слово веры, которое проповедуем. Ибо если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься, потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению (Рим.10,8-11).

Реальность веры есть действенная декларация, провозглашающая словом «воскресение», что жизнь и смерть не соотносятся столь же неумолимо как у «ветхого человека». Вера исповедуется публично, ибо понуждаемая законом сборка субъекта, не является единственно возможной. Исповедуя воскресение одного человека, вера лишь провозглашает возможность для всех. Чтобы новое соотношение жизни и смерти стало возможным, воскресение делает из него предмет веры, и именно его нужно декларировать. Но такое убеждение оставляет нерешенной универсализацию «нового человека» и ничего не говорит о содержании примирения живой мысли и дела. Вера говорит: мы можем выйти из бессилия и отыскать то, от чего закон нас отделил. Вера предписывает новую возможность, пока еще не действенную для всех, хотя реальную во Христе.

Любовь должна иметь силу закона, чтобы постсобытийная универсальность истины постоянно запечатлевалась в мире и возвращала субъекты на путь жизни. Вера есть заявленная мысль о возможной силе мысли. Она не есть еще сама эта сила. Как об этом ясно говорит Павел, pistis diagapes energomene, вера, действующая любовью (Гал.5,6).

Именно с этой точки зрения любовь для христианского субъекта означает возвращение закона, который, будучи не буквальным, не перестает быть началом и основой субъективной энергии, побуждаемой декларацией веры. Любовь для нового человека — это завершение осуществляемого им разрыва с законом, закон разрыва с законом, закон истины закона. Понятый таким образом, закон любви может даже удерживать содержание старого закона (Павел никогда не упускает возможности расширения политических альянсов), но это содержание сводится любовью к единственной максиме, которую не высечешь на камне, вновь не впадая в смерть, поскольку она полностью подчинена верой субъективации.

Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон. Ибо заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не пожелай чужого и все другие заключаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя.

Любовь не делает ближнему зла; итак любовь есть исполнение закона (Рим.13,8-10).

Этот отрывок передает двоякое усилие Павла:

— сократить множество предписаний закона, поскольку с этим множеством заповедей соотносится в форме объектов смертоносная автономия желания. Требуется единственная утвердительная и, в то же время, не объектная максима — максима, которая не была бы возбуждением бесконечности желания посредством трансгрессии запрета; — сделать эту максиму такой, чтобы для понимания она нуждалась в вере.

«Возлюбить своего ближнего как себя самого» — вполне удовлетворяет этим двум условиям (к тому же она была удобна, поскольку находила поддержку в Ветхом Завете). Этот уникальный императив не содержит в себе никаких запретов, будучи чистым утверждением. Он требует веры, поскольку до воскресения предоставленный смерти субъект не имел никакой приемлемой причины любить самого себя. Павел вовсе не теоретик жертвенной любви, забвения себя в любви к Другому. Притязающая на то, что субъект самоуничтожается в прямом отношении к трансцендентному Другому, эта ложная любовь представляет собой лишь нарциссизм. Она восходит к четвертому дискурсу внутреннего и несказанного слова. Павел хорошо знает, что истинная любовь возможна лишь там, где сначала способны любить себя самих. Но эта любовь субъекта к самому себе есть любовь к живой истине, привнесенной провозгласившим ее субъектом. Поэтому любовь находится под властью события и его субъективации в вере — одно лишь событие позволяет субъекту не быть мертвым «Я», которое невозможно любить.

Новый закон является, таким образом, развертыванием силы любви к себе по направлению к другим; она предназначается всем и возможность этого обусловлена субъективацией (убеждением). Любовь есть именно то, на что способна вера.

Я называю эту универсальную силу субъективации верностью событию: верность есть закон истины. По мысли Павла, любовь есть именно верность Христу-событию в согласии с той силой, которая дает любви к себе универсальное предназначение. Любовь есть то, что делает из мысли силу.