— Да. У нас приходят молиться только города и области, там же весь опечаленный мир приносил в храм своё горе. И слушайте. По обычаю короля, четверо из нашей армии Индии должны всегда быть наготове.
— Это обычай короля и наше право, — коротко сказал субадар-майор.
— Да, наше право. Люди, выбранные для почётного дела, меняются через несколько месяцев или лет, чтобы почесть широко распространялась. Случилось так, что, когда старый король, сын короля, завершил течение своих дней, четверо офицеров, бывших перед лицом короля, были гуркхи, не сикхи, увы, не патанцы, не раджапутаны. Гуркхи, мой отец.
— Идолопоклонники, — бросил капеллан.
— Но воины, ведь я помню, как в Тирахе… — начал хавильдар-майор.
— Но воины. Я помню пятнадцать кампаний с ними. Продолжай, — приказал племяннику субадар.
— И на их долю выпал почёт и право день и ночь поочерёдно стоять перед лицом покойника, стоять до минуты погребения его праха. Но для выполнения этой обязанности нашлось всего четверо гуркхов, четверо старых людей.
— Старых? Старых? Что это за разговоры о стариках? — спросил субадар-майор.
— Извиняюсь. Моя ошибка! Прошу простить. — Хавильдар-майор, извиняясь, взмахнул рукой. — Это были сильные, мужественные люди с горячей кровью, и младшему из них, юноше, только что минуло сорок пять лет.
— Так-то лучше, — со смехом заметил субадар-майор.
— Но, несмотря на всю их силу и горячую кровь, они не могли питаться чужеземной пищей из рук сахибов. В храме не было места для приготовления пищи, но полковник Форсайт-сахиб, обладающий здравым смыслом, позаботился, чтобы они получали, по крайней мере, немного отборного обваренного зёрна, иногда холодного риса и чистой воды. Уходя из храма, каждый гуркха съедал пригоршню зёрен, как курица, и, говорят, они были благодарны за это.
Через каждые четыре часа наступала очередь одного из них, потому что их было всего четверо. На них покоилась честь нашей армии в Индии! Сахибы могли, в случае нужды, вызвать других караульных из всех армий Англии, тысячи свежих людей, но этих было всего четверо. Сахибы назначили часовыми гренадеров. Это очень высокие люди, в очень больших шапках из медвежьего меха, вроде тех, которые наши стрелки носят в холодные зимы. Когда гренадер наклонял голову хоть немного, медвежья шапка закрывала его лицо, и он казался до крайности огорчённым. А гуркхи носят плоские зеленые фуражки…
— Знаю, знаю, — нетерпеливо заметил субадар.
— К тому же у них бычьи шеи, а мундиры у них не гибкие, и когда гуркхи наклонялись, чтобы не отстать от гренадеров, они почти задыхались. Трудно им было! Тем не менее высокие гренадеры со своими выражающими печаль медвежьими шапками не могли простоять час в карауле у праха короля.
Позже я скажу вам, почему никто не был в силах терпеть до конца этого ужасного часа. Итак, для гренадеров часовой караул сократили до получаса. Разве это было важно для сахибов? Ведь они могли привести десятки тысяч гренадеров. Форсайт-сахиб, человек, знающий дело, предложил уменьшить время караула также и для четверых гуркхов, но они сказали: «Нет. Наша честь — честь всех войск Индии. Что бы ни делали сахибы, мы будем стоять час».
Форсайт-сахиб знал, кто они, знал, что они не могут ни долго спать, ни много есть и спросил: «Это большое мучение?»
Они же сказали: «Это великая честь. Мы вынесем». Форсайт-сахиб, который любит нас, сказал тогда старшему: «О отец, объясни мне по правде, в чем состоит затруднение, ведь один час ломает силу наших солдат». Старший ответил: «Сахиб, главное дело — ноги толпы, которая проходит мимо нас с обеих сторон. Наши глаза опущены, неподвижны, и мы видим эти ноги только, начиная от колена до пола, видим целую реку ног, сахиб, которая никогда-никогда-никогда не останавливается. Нас утомляет не неподвижность, не голод, не та мёртвая часть ночи перед зарёй, когда в храм приходят поплакать только один-два человека. Утомляет невыносимое шествие ног, видных от колена до пола, процессия, которая не останавливается никогда-никогда.
Форсайт-сахиб сказал: «Ей-богу, я об этом не думал. Теперь я понимаю, почему наши солдаты возвращаются с этого караула, дрожа всем телом. Но, отец мой, по крайней мере, ослабь на этот час воротник под опущенным подбородком».
Но старший ответил: «Мы стоим перед лицом». Кроме того, он знал каждую пуговицу, каждый шнур, каждый крючок на всех мундирах во всех своих армиях.
Форсайт-сахиб перевёл речь на поджаренные зёрна, но, по правде сказать, после караула они не могли много есть, не могли и спать хорошо, потому что их веки дрожали и, засыпая, они снова видели бесконечное мелькание ног. Тем не менее каждый из них через каждые четыре часа стоял в течение часа в карауле.
— Правильно, правильно, — в один голос сказали субадар-майор и капеллан, — мы с честью выходим из этого дела.
— Но разве ввиду того, что это были старики, — задумчиво произнёс субадар, — очень старые люди, измученные недостатком пищи и сна, нельзя было подать петицию, чтобы высокорожденный сикх заменил их, приняв на себя часть их трудного дела, хотя бы даже его чин…
— В таком случае, они, конечно, убили бы меня, — с улыбкой заметил хавильдар-майор.
— И поступили бы правильно, — сказал капеллан. — Что же случилось дальше с этими почтёнными людьми?
— Вот что. Короли земные и все армии прислали цветы и тому подобные вещи во дворец покойного короля в Венидза, где принимались и хранились приношения. И это делалось не по приказанию, а добровольно. Четверо гуркхов посоветовались — по трое сразу — и не знаю, попросили ли они Форсайт- сахиба выбрать для них цветы, или сами пошли и купили их, во всяком случае, цветы были принесены, и из них сделали большой венок в виде барабана.
Форсайт-сахиб сказал: «Пошлите цветы в Венидза, где хранятся приношения всего мира». Но гуркхи нашли неприличным, чтобы цветы от войск Индии были принесены во дворец наёмниками или кем-либо, не принадлежащим к армии.
Форсайт-сахиб услышал это, и хотя он был очень занят, но сказал: «Дайте мне цветы: я выберу минуту и отнесу их».
Старший спросил: «Давно ли носит саблю Форсайт-сахиб?»
Сахиб ответил: «Всегда носил и теперь ношу перед лицом короля, когда надеваю мундир. Я полковник войск Индии».
Старший спросил: «Какого полка?» А Форсайт-сахиб взглянул на ковёр и подёргал свои усы. Он разгадал ловушку.
— Полк Форсайт-сахиба прежде назывался Сорок Шестым Патанским, носившим наименование… — Субадар-майор произнёс полузабытое название и прибавил, что он встречал этот полк в таких-то и таких битвах, когда Форсайт-сахиб был ещё молодым капитаном.
Хавильдар же продолжал свой рассказ, говоря: Старший из гуркхов знал это, мой отец. Он засмеялся, засмеялся и Форсайт-сахиб.
— Правильно, — сказал сахиб, — у меня нет полка. Вот уже двадцать лет я — чиновник и прикован к большому перу. Потому-то я могу быть вашим ординарцем и послом в этом деле.
Старший заметил: «Если бы дело касалось только моей жизни или чести кого-либо из моих домашних, все было бы просто. Тогда Форсайт-сахиб закрыл лицо руками, он смеялся, хотя был готов плакать. Наконец сказал: „Довольно. Прошу прощения. Кто из вас пойдёт с цветами?“
Старший гуркх притворился, что он не расслышал его последних слов, и продолжал: «Цветы не должен поднести один воин, точно у него на службе мало людей». Все отдали честь и ушли.
— Ты видел все это, или тебе рассказывали? — спросил субадар-майор.
— И видел и слышал в той конторе, полной книг и бумаг, где мой полковник-сахиб совещался с Форсайт-сахибом о деле, которое привело в Англию моего полковника.
— А какое это было дело? — спросил капеллан и строго взглянул на хавильдара, но тот спокойно выдержал его взгляд.
— Этого мне не говорили, — ответил хавильдар-майор.
