Храмовник

В общем… Смешались в кучу — кони, люди и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой… Забавная у нас была школа. «Половина детей от парткома, другие — завхозовские, третьи — по знакомству…» Поэтому и сексуальная революция для нас грянула чуток раньше, чем для всех прочих.

О чем это я? Не важно… Теперь — все не важно. Я закрыл глаза. Я услыхал голос деда Васи — отца моей мачехи. Как-то раз, вспоминая про смерть моего деда — чекиста, деда Вася сказал:

«Мы все — Храмовники. Мы Предали и Продали нашу с тобой Землю Обетованную. Знаешь почему? Потому что…

Страшно прибыть в Иерусалим и найти лишь развалины. Страшно знать, что тысячи твоих друзей и товарищей легли черт знает ради чего, ибо в Гробу том — смрад, слизь, да — плесень! Страшно стоять на Голгофе и Думать не о Муках Его, но том — где здесь лучше бы поставить баллисту, иль плаху для палача…

Страшно знать, что доходы твои — от охраны караванов в Персию, Индию, да Китай, но не от сопровожденья паломников! Страшно помнить, что оборона этого грязного городишки с чьей-то вонючей могилою всем нам в убыток…»

Я тряхнул головой, отгоняя преследующее меня видение. Там внизу — ползут танки. Наши, — Т-62. И я ловлю передний из них в перекрестье, а в шлемофоне: «Алекс, прикрой нас! Фойер, Алекс, фойер!» И я стреляю, а наши танки бьют в меня прямою наводкой и — некуда спрятаться. Я высокий — мне не удобно, приходится скособочиваться, а от выстрелов башню дергает и в горле першит от едкого дыма, а наши ползут на меня и в шлемофоне: «Алекс, гут! Гут! Фойер! Фойер!» И я вижу, как из одного из боковых танков — вдруг вырываются клубы черного дыма и появляются крохотные человечки и кто-то совсем рядом долбит по ним короткими злыми очередями… Потом страшный удар и огромное синее небо и меня тащат в пятнистой плащ-палатке немецкого бундесвера неизвестно куда и какой-то мужик, мешая немецкую и английскую речь, бежит рядом, крича: «Руссише швайне! Гут, Алекс, Гут! Вир стоп зем! Верштеен?! Кэн ю хир ми? Ви стоп руссиш бастардз!» А я лежу и думаю — Господи, неужто я только что — вот этими вот руками, — в НАШИХ?!

Надо меньше пить. Надо — меньше пить… Черепицею шурша, крыша едет неспеша. Я как будто очнулся.

Оля уже стояла рядом со мной, протягивая мне мое старенькое пальто из «верблюжки». Я не стал его надевать. Перебросил его через руку и пошел, чуть тиская Оленьку к выходу с нашего «секретного» этажа. В нашем банке весь директорат — на этаже без окон. Без окон, без дверей — полна ж… огурцов! Вы не поверите, господа, но это — ножницы! А верней — вилы. Не к добру меня сегодня так развезло…

В подземном гараже водила наш уже закемарил — так долго работаем. Ленка села к нему, а меня Оленька загрузила на заднее кресло. Ленка сказала один раз:

«Горе ты мое, тебя теперь приходится вместо груза возить! Чтоб, ежели остановит кто — разгибать тебе пальцы».

Пора объясниться. Я — местный паблик рилэйшенз. Ежели нужно какого-нибудь буржуина в дым напоить — Граф. Ежели нужно сказать: «Ты че, братиша?» — опять Граф. Нужна огромная гайка к верному танку — я вывезу вам ее в моем партбилете. Нужна микросхемка к буржуинистой загогулине — я ввезу ее в моем каблуке. Шучу.

Что я — сявка, — самому лажей руки марать? Я — паблик рилэйшенз. Вы мне оффишиал риквест, я вам — гайку. А уж кому я башляю — лучше и не догадываться.

Хотите знать с какого именно НАШЕГО танка какой именно НАШ прапор ее только что открутил?! Вам это надо?! Еще раз ласково спрашиваю, — вам это надо? Ну и все. Вот и весь — паблик рилэйшен!

Тем временем мы доехали до нашего дома и нашего старенького двора. Секьюрити на воротах заглянули к нам в нашу машину, посветили нам всем в лицо маленькими фонариками и дали отмашку для ребят в будке с кнопкою для шлагбаума. Летит стая напильников. А где тут у них главный шлаг-БАМ?! Что-то хреново мне нонче… Видно, к дождю.

Когда машина остановилась у моего подъезда, Ленка повернулась к нам, посмотрела на нас с Оленькой и сухо произнесла:

— Я скажу гувернантке, что Маша нынче у нас. С девочками. Проводи… Не дай Бог — сунет себе ствол в рот. С него станется…

Маша, — это наша с Олькой общая доченька. А еще у меня есть Наташа — общая с Ленкой. Я заделал ее перед тем, как меня выперли из аспирантуры. В армию. Только Ленка мне этого не сказала и родила девчоночку без меня. А сама вышла замуж за своего опарыша. И родила еще одну девочку.

Я, когда прибыл из армии, просил ее — вернуться ко мне. А она откуда-то знала — где я работаю и то, что у меня впереди Карабах. Ленка спросила, — хочу ли я сделать ее вдовой второй раз? В первый-то она меня уже однажды — оплакала…

И я сделал еще одну девчоночку — Оленьке. А замуж — она сама не пошла. Сказала, что так для нас для всех — лучше. Вот и вышло, что девки мои растут в одном доме — на одной лестничной клетке от двух разных баб. И ни одна из них за мною не — замужем…

Работа у меня — специфическая. Неровен час, — не женой, но — вдовой любую из них могу сделать. Поэтому Ленка живет в законном браке с нашим же одноклассничком — Пашкой-опарышем, а у Оленьки… Бывают иногда мужички. Иногда — я. Но чаще, — она у меня. Ежели Ленок не в постели…

Девчонки уже почти взрослые, — тяжко всем нам в глаза им смотреть. Так и живем. На три дома. С гувернантками…

Впрочем, — с гувернантками я — ни-ни. Должны ж быть хоть какие-то в жизни приличия. Со служанками, — это все равно что стать папашею Карамазовым на старости лет! Нет уж… Блудить — так в своем кругу. Среди равных. А от голытьбы — одни Смердяковы.

Покажешь им штуку баксов — они и готовы по-всякому. Не катит. Все, что чересчур в жизни просто — не катит. Не спортивно.

А кроме того… Я — однолюб. Я Люблю мою Ленку. Мне здорово Спать с Оленькой, — лишь одна она меня понимает. А со шлюшками разными… Много их. Не катит.

Оленька довела меня до двери моей (а может — нашей с ней?) хаты, завела в дом и я сразу же на пороге стал ее тискать и заголять. Она была в шубе и пока я добрался до ее сладкого тела, мы с ней получили немалое удовольствие.

А потом мы забрались в постель и славненько трахнулись.

Алеф Маг The Pretender Le Bateleur Der Gaukler

Цикл Воли — Зарождение

Поселок Мальчики, 1925 год

Всякий раз мне снится все тот же сон. Вечер, наша усадьба, матушка и моя сестра Аннхен играют в четыре руки. Камин по случаю нехватки дров заделали железной заслонкой и теперь там не видно огня. Слышно лишь — как шумит что-то этакое, как живой зверь, и через тонкие щелочки видно что-то ослепительно алое.

Мы все теперь живем в двух больших комнатах — по обе стороны от былого камина. Мы — я, мама, сестра и мамин брат — дядя Арнольд, а в другой — две семьи наших слуг. Бывших слуг.

Русские все разбежались, говорят — день-два и обязательно придут комиссары… У нас остались лишь немецкие слуги. Странная вещь, — это уже третий дом, коий я называю моим.