Мульдон стал позади него, чтобы помешать ему убежать.
— Я знаю это. В штате есть какой-то бледный, ослеплённый безумец, который владеет такой лошадью, как вы. Я очень сожалею о нем, но он получит свои права, когда мы расправимся с вами, — сказал Род.
— Если вам все равно, джентльмены, то я переменю пастбище. Я могу сделать это сейчас же.
— Вы не можете всегда исполнять все свои фантазии. Не перемените, — сказал Род.
— Но погодите. Не все же так недружелюбны к чужим. Что, если мы сосчитаем носы?
— Зачем это делать в Вермонте? — сказал Род, подымая брови. Мысль о том, что можно разрешить вопрос подсчётом носов, — последняя, которая может прийти в голову хорошо тренированной лошади.
— Чтобы узнать, сколько на моей стороне. Во всяком случае, мисс Тэкк, полковник Туиззи нейтрален, судья Марк и преподобный (он подразумевал Дикона) могли бы видеть, что у меня есть свои права. Он самый красивый изо всех, когда-либо виденных мною. Ну, ребята! Ведь не станете же вы меня бить? Ведь весь этот месяц мы паслись вместе на пастбище по воскресеньям и были в самых дружеских отношениях. На свете нет другого коня, который имел бы более высокое мнение о вас, чем я, мистер Род. Поступим справедливо. Сосчитаем носы, как это делается в Канзасе. — Тут он немного понизил голос и повернулся к Марку: — Послушайте, судья, я знаю зеленую пищу за ручьём, до которой ещё никто не дотрагивался. После того как будет улажен этот маленький «fracas», мы вместе займёмся ею.
Марк долго не отвечал, потом сказал:
— Там, в доме, есть восьминедельный щенок. Он лает, пока его не побьют, и когда он видит, что дело идёт к этому, то ложится на спину и воет. Но он не прибегает сначала к подсчёту всех носов. Я увидел все в новом свете после слов Рода. Вам придётся вынести то, что вы заслужили. Я пофилософствую на вашем хребте…
— Погодите!.. Если бы мы все набросились на вас теперь, то те самые люди, которых вы так желали убить, отозвали бы нас. Подождём, пока они вернутся домой, и вы можете спокойно обдумать все, — сказал Род.
— Неужели у вас нет никакого уважения к достоинству нашей лошадиной корпорации? — взвизгнул рыжий конь.
— Никакого уважения, если лошадь ничего не может делать. Америка вымощена лошадьми такого сорта, как вы, простыми рыжими лошадьми, дожидающимися, чтобы их выдрали для того, чтобы они сделались годными на что-нибудь. Когда они молоды, мы называем их жеребятами. Когда они стареют, мы бьём их на этом пастбище. Лошадь, сынок, вот от кого вы происходите. Мы все знаем здесь про лошадь, и вовсе она не возвышенное, чистое душой дитя природы. Лошадь, простая лошадь, такая, как вы, полна хитрости, низости, лукавства и притворства, которые она наследует от своего отца и матери и увеличивает своей собственной фантазией. Вот что такое лошадь, и вот её достоинство и величина её души до тех пор, пока её не объездят да не спустят с неё шкуры. Ну, мы не станем называть ласкательными именами лошадь, которая не сделала ничего хорошего с тех пор, как была жеребёнком. Не пробуй пятиться к горам. Ожидай там, где стоишь! Если бы я дал волю своему хембльтонскому нраву, я измолотил бы тебя лучше соломы меньше чем за три минуты, тебя, пугающего женщин, убивающего детей, ломающего экипажи, необъезженного, неподкованного, не умеющего ходить, роющего пастбище, как свинья, толстозадого, со ртом акулы, сына дикой лошади и швейной машины.
— Мне кажется, нам лучше отправиться домой, — сказал я своему спутнику, когда Род окончил свою речь, мы вскочили в купе. Тедда захныкала, когда экипаж накренился.
— Ну, мне очень жаль, что я не могу остаться на представлении, но надеюсь и верю, что мои друзья возьмут билет для меня.
Мы двинулись. Лошади рассеялись перед нами, спускаясь в ров.
На следующее утро мы отослали в конюшню то, что осталось от рыжего коня. Он казался усталым, но торопился уйти.
ИСТОРИЯ ОДНОГО СУДНА
Судно было британское, но вы не найдёте его имени в списках английского коммерческого флота. Это было обшитое железом грузовое винтовое судно в девятьсот тонн с оснасткой шхуны, по внешнему виду ничем не отличавшееся от подобных ему. Но с судами бывает то же, что с людьми. Некоторые из них умеют удачно плыть по ветру.
В настоящее время общего упадка такие люди и такие суда приносят известную пользу. С тех пор как «Аглая» впервые вошла в Клайд — новая, блестящая и невинная, с квартой дешёвого шампанского, стекавшего с её водореза, судьба и владелец «Аглаи», который был и её капитаном, решили, что она будет иметь дело с коронованными главами, находящимися в затруднительных обстоятельствах, президентами, обратившимися в бегство, чересчур ловкими финансистами, женщинами, нуждающимися в перемене климата, и второстепенными державами, нарушающими закон.
Приходилось «Аглае» фигурировать в морских судах, где показания её шкипера, данные под присягой, наполняли завистью сердца его собратьев. Моряки не в состоянии быть лживыми на море или во время бури, но, по словам адвокатов, на суше они с избытком вознаграждают себя.
«Аглая» фигурировала с блеском в большом процессе по поводу спасения груза с парохода «Макиншау». Это было её первое отклонение с пути добродетели, и она научилась изменять имя — но не душу — и плавать по морям. Под названием «Путеводный огонёк» её тщательно разыскивали в одном южноамериканском порту по ничтожному делу о входе в гавань на всех парах, причём произошло столкновение с угольщиком и единственным военным судном государства как раз в то мгновение, когда это судно собиралось грузиться углём. «Путеводный огонёк» отправился в море без всяких объяснений, несмотря на то, что три форта стреляли в него в течение получаса. Под названием «Юлий Макгрегор» судно было замешано в том, что сняло с плота неких джентльменов, которые должны были бы оставаться в Нумее, но предпочли делать большие неприятности властям совершенно другой части света, а под именем «Шах-ин- Шах» оно было захвачено в открытом море (причём оказалось до неприличия наполнено боевыми припасами) крейсером одной встревоженной державы, находившейся во враждебных отношениях со своей соседкой. На этот раз судно чуть не было потоплено, и его загадочный облик принёс много выгод знаменитым адвокатам обеих сторон. В следующий сезон оно появилось как «Мартин Хент», выкрашенное в темно-серый цвет, с трубой яркого шафранного цвета и голубоватыми шлюпками — цвета ласточкиного яйца, и вело торговлю с Одессой, пока ему не предложили (а на предложение это нельзя было не обратить внимания) держаться вообще подальше от портов Чёрного моря.
Много пришлось перенести ему. Случались бунты матросов, грузчики устраивали стачки, и кладь портилась на палубе, но судно под различными названиями приходило и уходило, деятельное, проворное, незаметное. Его шкипер не жаловался на тяжёлые времена, и портовые офицеры замечали, что его экипаж показывался в портах с регулярностью атлантических пароходов, совершающих постоянные рейсы между Европой и Америкой. Название своё оно изменяло смотря по обстоятельствам, служба на нем хорошо оплачивалась, и большой процент барышей, получаемых от путешествий, тратился щедрой рукой на машинное отделение. Судно никогда не беспокоило страховые общества и редко останавливалось для сигнализации со станциями; его дело было важное и частное.
Но наступил конец его странствованиям, и вот как погибло оно. Глубокий мир царил в Европе, Азии, Африке, Америке, Австралии и Полинезии. Державы относились друг к другу более или менее честно, банки аккуратно выдавали вкладчикам их сбережения, драгоценные бриллианты благополучно попадали в руки их владельцев, республики были довольны своими диктаторами, дипломаты не находили никого, чьё присутствие могло бы хоть сколько-нибудь беспокоить их, монархи открыто жили со своими законными жёнами. Вся земля словно надела свой лучший праздничный наряд, и дела «Мартина Хента» были очень плохи. Великая добродетельная тишина поглотила его с его темно-серыми бортами, жёлтой трубой и всем остальным. Но на другой стороне земли появилось паровое китобойное судно «Галиотис», чёрное и заржавленное, с трубой цвета навоза, большим количеством грязных белых шлюпок и громадной печкой, или горном, на палубе для вытапливания жира. Сомнений в успешности его путешествия не могло быть, так как оно останавливалось во многих не слишком известных портах, и чад от вытапливаемого им китового жира оскорблял обоняние жителей берега.
Наконец оно медленно удалилось и вошло во внутреннее море, тёплое, тихое и синее, быть может с наилучше сохранившейся водой в мире. Тут оно оставалось некоторое время, и большие звезды тамошних кротких небес видели, как оно играло в прятки среди островов, где никогда не водятся киты. Все это время
