искать другого партнера. Это, без сомнения, будет мадам де Морнэ. Тогда, Жак, вы окажетесь в центре одного из многочисленных заговоров, которые, если мы ничего не сделаем, чтобы их остановить, потопят корабль до его прибытия в Манхеттен.
— Что мне делать, чтобы остановить заговор?
— Будьте очаровательным французом, которому одна из этих ведьм захочет открыть свое сердце, чтобы побесить своих двух приятельниц.
— Филемон, вы действительно верите, что эти три женщины способны пустить на дно самый большой в мире корабль?
— Мне нравится, когда вы называете меня Филемоном. Меня уже давно так не зовут. Последний раз — на прощальной вечеринке в люксембургской полиции.
Мерль задумчиво опустил нос. Блюда для пассажиров второго класса готовились на той же кухне, что и для пассажиров первого класса. Она находилась посреди двух обеденных залов. В вечер, когда произошло кораблекрушение, первый класс ел суп «Ольга», а второй — суп из маниоки. Первые угощались лососем, вторые — копченой пикшей. Вырезка филе говядины — для первых, курица с индийскими пряностями — для вторых. Курица по-лионски у первых была такой же, как курица, приготовленная с индийскими пряностями, у вторых? Второму классу — телятину с мятой, а первому — телятину свежую с мятой. Что, в тарелках второго класса телятина была несвежая? Во второй половине ужина первые одержали победу. После румынского пунша, не входившего в меню вторых, они вкушали паштет из фуа-гра и чудесного сельдерея. Наконец, когда вторые должны были довольствоваться банальным пудингом, первые имели право на пудинг «Уолдорф», что должно было понравиться Джону Джейкобу Астору, владельцу «Уолдорф Астории». Эклеры с ванилью — первым, бисквит — для вторых. Для второго класса — мороженое американское, для первого класса — французское. Вторым подавали кофе, первые пили его в салоне, в курительном помещении, а еще в Парижском кафе.
С наступлением ночи океан стал вялым и холодным. В воздухе висела странная сырость, отдававшая солью. Было что-то тревожное в нашем спокойном и тихом продвижении к Америке — как будто мы плыли не по воде, а по какой-то неизвестной материи. Будто мы были не на море, а неизвестно где. У нас было чувство будто мы то ли уже совершили, то ли замышляем что-то постыдное. Среди нас царила атмосфера немого стыда. Позднее я понял, что мы чувствовали себя скотом, который гонят на бойню. Мы были виноваты в том, что у нас не хватило ума удрать, пока еще была возможность. Особенно я. Мерль меня спросил, и это прозвучало, скорее, как приказ:
— Вы пойдете туда?
Я сказал, что сначала допью кофе. Детектив возразил, сдерживая раздражение:
— Меню первых — длиннее нашего, но они вышли из-за стола раньше. Они более заняты. Деньги требуют времени. Говорят, что богатые ничего не делают. Это неправда, они заботятся о своем состоянии. Идите, нечего тянуть.
Он, нервничая, отнял у меня чашку и сахарницу.
— В Парижском кафе у вас будет сколько угодно кофе, оно будет лучше, и это будет не за ваш счет. Наконец, это моя компания. Подсчитывайте расходы! Сохраняйте чеки, иначе мне придется платить за вас из своего кармана.
Я поднялся, пересек столовую, бросив быстрый взгляд на Августу Уоррен, которая ужинала одна и задумчиво кушала орехи и кокосовый сэндвич, которыми завершался каждый ужин второго класса. Эмили не показывалась весь вечер. Конечно же сидела в каюте и писала. В последующие дни я заметил, что она ужинает мало и почти не обедает. Утренний завтрак был единственной трапезой, которую она соглашалась съедать полностью. Все на земле, и в частности питание, она считала невыносимо вульгарным. Я бы с удовольствием воспользовался лифтом, но он был занят, и я отправился по лестнице — это напомнило мне об Эмили. Я снова вспомнил, как она, перегнувшись через перила из светлого дуба, смотрела на пятнадцать метров вниз. На каждой палубе она садилась на стул или в кресло и, если было пианино, брала несколько нот. Подойдя к библиотеке, я опять подумал об ирландке. Белая краска сикоморовых панелей резала глаз при электрическом освещении. Несколько пассажиров второго класса уже устроились здесь, чтобы почитать на сон грядущий, как это было в обычае у тех, кто избежал нищеты, но не дотянул до роскоши. Тени проплывали за окнами, выходившими на закрытую прогулочную площадку. Если бы Филемон Мерль не вторгся в мою жизнь со своими подозрениями и расследованиями, я бы не рискнул подняться на более высокую палубу, оставшись в этом спокойном помещении вместе с похожими на меня отцами и детьми больших коммерсантов, будущими или бывшими преподавателями. На палубе «В» я повернул налево, прошел мимо курительной вторых классов, вышел на прогулочную и вошел в Парижское кафе.
На кораблях, как во дворцах, — ходишь все время. Я это знаю — впоследствии у меня был дворец.
Глава 7
Партия
Вce было так, как и предсказывал Мерль. В двадцать два тридцать Самюэль Андрезен явно устал, и его супруга посоветовала ему лечь в постель. Он не ангел, уточнила она, чтобы не заботиться о своем здоровье. Андрезен поднялся с тем же надменным видом, какой у него был в течение часа, пока мы играли в бридж. Он даже назвал меня ублюдком за то, что я забыл анонс.
Французская и итальянская прислуги Парижского кафе с вожделением поглядывала на роскошных и своенравных американок. Я вспоминаю этих стройных молодых людей, многие из которых увидели море в первый раз и в последний: в начале кораблекрушения экипаж закрыл бедняг в их спальном помещении, и несчастные утонули вместе с судном: как они ни кричали, никто не пришел открыть им дверь. Они старались создать местный колорит и походили на таких французов и итальянцев, которых показывают в своих пошлых романах о континенте второразрядные английские писатели.
Парижское кафе представляло собой широкий коридор, продолжавший ресторан «А la Carte», где пассажиры первого класса любили обедать: вид оттуда открывался более красивый, чем из обеденного зала, а еда была не столь обильной. У богатых главная забота — как бы не съесть лишнего, вот почему они отдают часть своей еды бедным — это именуют милосердием. Плетеные столы кафе были покрыты зелеными скатертями — очень удобно для бриджа.
— Ваш муж, кажется, не в лучшей форме, — сказала мадам Корк, обращаясь к мадам Андрезен.
Аннабел Корк была крепкой молодой брюнеткой, в чьем голосе звучали мужские ноты. Она, кисло улыбнувшись, позволила мне сесть за их стол, при этом весь вид ее говорил: так уж и быть, она согласна терпеть рядом пассажира второго класса, если ему двадцать два года. Может быть, она сочла меня милым. Я среднего роста, поэтому мне не приходилось смотреть на Эмили Уоррен очень уж сверху вниз, а некоторым женщинам нравится, когда мужчина не занимает много места. Батшеба Андрезен была почти такой же рослой, как ее подруга Аннабел, и между ними я чувствовал себя, как полк в окружении.
— Покер? — предложила Батшеба.
— Я не умею играть, — смутился я.
— Вы уже были в подобном положении, когда мы играли в бридж, — возразила Аннабел Корк.
— Вы преувеличиваете, — сказала мадам Андрезен своей подруге. — Жак Дартуа играл правильно, хотя без гениальности.
— Естественно, — сказал я, — у меня ее нет.
— Это Самюэль не следил за игрой.
Во всяком случае, как подсчитала Аннабел Корк, они проиграли пятнадцать долларов. И им придется раскошелиться. Это будет семь долларов и пятьдесят центов с каждого.
— Вы когда думаете расплачиваться, молодой человек?
— Сначала мне нужно отправить радиограмму моим родителям, чтобы они перевели эту сумму в Нью-Йоркский банк.
— Попались, — с улыбкой сказала Батшеба. — Аннабел, ну вы же не станете портить вечер, то и дело твердя о несчастных пятнадцати долларах.
