западных ученых о дикости азиатских народов, осуждал расизм.
Будучи ученым чистоплотным и глубоко знающим свой объект исследования, «Бичурин не мог терпеть фальсификаторов от науки, высказывающих весьма поверхностные суждения о изучаемом предмете. Когда его недоброжелатель Ю. Клапрот выдал себя как знаток китайского, тибетского и ... чувашского языков, Н. Я. Бичурин выступил против его дилетантского подхода к восточным языкам. «Господни Клапрот делает этимологическое изъяснение на слова, составляющия названия станции Термо- хата, что совершенно было и ненужно и излишне,— скромно замечал Бичурин в «Разборе критических замечаний...» — Кто не приметит здесь его неуместного старания выказать себя знатоком в азиатских языках? А справедливо ли он толкует помянутыя слова, об этом умолчим».
Сам Бичурин отрицал различные догадки и произвольные толкования в науке. «Там, где история говорит положительно и ясно,— утверждал ученый,— нет места ни догадкам, ни произвольным толкованиям».
1826—1837 гг. Бичурин стал известен всему ученому миру: в 1828 г. он был избран членом- корреспондентом Российской Академии, а в 1831 г.— действительным членом Азиатского общества в Париже, в 1835 г. стал лауреатом Демидовской премии Академии наук (впоследствии этой премии он удостоился еще три раза).
Всеми признанного ученого и публициста мучила теперь мысль о снятии с себя монашеского сана. «Но четырехлетний опыт доказал мне,— писал он в письме к министру иностранных дел К. В. Нессельроде от 13 сентября 1830 г.,— что никакие усилия не могут превозмочь общепринятого образа мыслей, а потому я не столько заботясь о себе, сколь о святости иноческого сана, коего обеты в самом глубоком уединении столь трудно [18] выполнять, решился просить Ваше Превосходительство о исходатайствовании мне перемены звания, тем более, что я, учеными трудами своими, смею надеяться, уже доказал, что я ни каком месте не могу служить Отечеству с большей пользою, как при Министерстве иностранных дел».
Синод согласился на увольнение монаха Иакинфа из духовного звания, «но вместе с тем хотел, чтобы он по сложении с себя монашеского сана не имел пребывания в обоих столицах и устранен был от должностей по гражданской службе».
Бичурина это условие не удовлетворяло, и министр иностранных дел, зная его «как человека известного а Европе по глубоким его познаниям в китайской литературе, особливым докладом просил Государя императора оставить его по снятии монашеского сана при прежней должности».
Однако Николай I «повелеть соизволил: оставить на жительство по-прежнему в Александро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашество».
После такого повеления царя Бичурин не хотел сдаваться и подал новое прошение, но его просьба удовлетворена не была.
Кроме того, к концу данного периода наш земляк потерял самых близких своих друзей: друга по семинарии А. В. Карсунского, своего спасителя и друга П. Л. Шиллинга, покровителя-единомышленника и великого поэта А. С. Пушкина... Бичурину в 1837 г. исполнилось 60 лет и он не мог не задумываться о смысле и цели своей жизни, о новых обретениях и потерях.
Именно тогда он посетил родные места, могилы матери и деда в с. Бичурино, могилу отца в Чебоксарах. Впереди предзакатным заревом освещалась дорога у порога Вечности — последний этап его трудной, но небесцельно прожитой жизни.
5. Какая надпись в Храме?
За 1826—1837 гг. Бичурин издал всего 9 книг, посвященных главным образом истории народов Центральной Азии. «Цель всех, доселе изданных мною разных переводов и сочинений в том состояла,— писал ученый в начале 40-х гг.,— чтобы предварительно сообщить некоторые сведения о тех странах, через которые лежат пути, ведущие во внутренность Китая». «Порядок требовал,— писал он там же,— прежде всего осмотреть Тибет, Тюркистан и [19] Монголию, то есть те страны, которые издавна Находятся в тесных связях с Китаем и чрез которые самый Китай имеет связи с Индией, Средней Азией и Россией».
Уже к концу 30-х гг. ученый решил вплотную заняться трудами собственно о Китае: о языке, просвещении и культуре, быте китайского народа, о административном и политическом устройствах этой загадочной страны. До конца 1845 г. он написал и издал о Китае 5 больших трудов («Китайская грамматика» — 1838 г., «Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение» — 1840 г., «Статистическое описание Китайской империи» — 1842 г., «Земледелие в Китае» — 1844 г., «Китай в гражданском и нравственном его состоянии» — 1848 г.).
Подвижничество Бичурина в этом нелегком деле осталось в обществе опять-таки невостребованным. Из его письма Погодину от 1841 г. мы узнаем, что его книги выпускались за счет автора и приносили ему немалые убытки. «Наши ученые от всей души согласны лучше врать, нежели нужное и дельное читать...— сетовал он на ряд российских ученых.— Им, как детям, более нравятся враки французские, нежели правда русская. Те с вычурами и звонками, а это просто одета».
«На сих днях я привел к концу два новых сочинения: Китай в гражданском и нравственном состоянии и Религия ученых с 26-ю чертежами,— сообщал Бичурин Погодину в письме от 17 ноября 1844 г.— Только не знаю, что с ними делать. Горе от ума! Наша первостатейная ученость требует одних сказок китайских, чтобы после карт с приятностью заснуть».
В то время некоторые ученые нагло писали, что русский язык «остается вне круга европейских прений о предметах восточных», поэтому труды Бичурина навсегда потеряны для науки (О. И. Сенковский). Бичурин утверждал обратное: «Еще советую не пренебрегать учеными книгами, описанными на русском языке: ибо от этого пренебрежения произошли осмьнадцативерстные градусы в последней статье о Средней Азии. Это, можно сказать, курам на смех».
Далее он вступил в защиту отечественной науки и культуры в целом: «Если бы мы со времен Петра Великого Доныне не увлекались постоянным и безразборчивым подражанием иностранным писателям, то давно бы имели свою самостоятельность в разных отраслях просвещения... Все люди имеют рассудок, не одни французы и немцы. Если мы будем слепо повторять, что напишет француз, [20] или немец, то с повторением таких задов всегда будем назади, и рассудок наш вечно будет представлять в себе отражение чужих мыслей, часто странных и нередко нелепых».
В другой работе («Замечания на статью в русской истории г. Устрялова») Бичурин выдвинул большие требования к отечественным ученым, занимающимся проблемами Востока. По его мнению, если за допущенные ошибки можно простить ученых Европы, то «подобным образом извинить русского ученого» нельзя. «Для чего же мы при описании сей страны не обращаемся к туземцам, а слепо следуем тому, что ученые Западной Европы повторяют нам об них?— задавался вопросом российский востоковед.— Ныне есть у нас из пресловуто-ученых такие, которые считают азиатцев совершенными невеждами, потому только, что они не умеют по-европейски склонять имен и спрягать глаголов, а историю свою пишут без всяких украшений в слоге... Время нам оставить предубеждения в отношении к образованию Западной Европы и невежеству азиатцев, и самим разрабатывать источники, из которых должно почерпать верныя сведения о древних происшествиях в Средней Азии».
Эти строки Бичурин писал в 1845 г., а в начале следующего года уже приступил к выполнению этой нелегкой задачи. «В прошлом году я кончил собрание материалов для истории о древнейших народах в Средней Азии,— сообщал он Погодину в письме от 22 января 1847 г.— В нынешнем году едва ли успею снабдить ее примечаниями и пояснениями; а время летит. Что будет дальше — не знаю».
«Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» в трех томах было одобрено цензурой к печати 16 октября 1849 г. и в том же году оно удостоено полной Демидовской премии.
Бичурин проявил тогда необыкновенное для его возраста (к этой работе он приступил в 69-м году жизни!) упорство и усилие, выкладывая всю оставшуюся энергию на завершение данного капитального труда. После его завершения ученый отправил большую часть своей библиотеки в Казань (в родную академию), составил ряд завещаний, т. е. тихо готовился к уходу из сего грешного мира.
В оде «Сон», как я имел случай отметить еще в первом разделе, лирический герой шел по дороге к храму. И вот:
