Доктор Р. устал в конце концов от этих вопросов и ответов и только спросил напоследок:
— А почему вы клеили объявление именно на Невском?
— Тоша каждый день проходит мимо, возвращаясь с работы…
И снова они приходили. И снова уходили. И снова Дима брал Фису за руку и вел за собой. А я мысленно кричала ему вслед: «Почему не меня? Возьми меня!» И однажды он, словно услышав мой крик, оглянулся:
— Тоня, хочешь с нами?
— С вами? Нет, спасибо. Не хочу мешать.
— Ты не помешаешь, Тоня.
— Правда, пойдем, — позвала Фиса.
И мы втроем отправились в кино. Но фильм я совсем не запомнила. Зато запомнила то полуобморочное состояние, когда сидишь рядом с ним и чувствуешь жар, которым веет от его тела, чувствуешь его запах. И мне показалось, что он сидит чуть-чуть ближе ко мне, чем к Фисе.
А потом все закружилось. Мы (втроем!) стали каждый вечер совершать вылазки в город, а по выходным выбирались куда-нибудь за город. Солнце светило как сумасшедшее, слепило глаза, но было еще холодно. Эти несколько недель прошли звенящим потоком, который размыл все границы наших отношений, и через некоторое время уже трудно было сказать, кто кому кто и к кому же приходит Дима. Нас было трое, и река времени несла нас к крутому повороту, за которым один должен был пойти своей дорогой, а двое других унеслись бы в сказочное путешествие по волнам большой любви. Поворот уже маячил где-то на горизонте, я чувствовала это. И еще я предвкушала, что на том самом повороте Дима вдруг возьмет меня за руку и уведет от всех моих сомнений.
Правда, сомнений у меня было мало. Хотя Фиса раздражала. Я боролась с ней из последних сил, а она словно не замечала этого. Наивная купальщица в океане счастья, она даже не подозревала о возможных подводных течениях. Она была спокойна и излучала все те же неуловимые волны тихой радости.
— Тоша! — сказала мне как-то Марго. — Нас с Веткой твои кавалеры одолели. Приходят плакаться в жилетку по очереди. Ты бы их пожалела, что ли.
Я посмотрела на нее не знаю уж как, но Марго это не понравилось.
— Тоша, что происходит? — спросила она.
Я почувствовала, что Марго насторожилась. А она ведь умница, Марго, она может и догадаться. Нужно непременно ее успокоить, пока она не поделилась своими опасениями с Фисой. И тогда — я, честное слово, даже усилий для этого не приложила! — на мои глаза навернулись слезы.
— Все ужасно плохо, Марго. Если бы ты только знала…
Я все повторяла и повторяла эти фразы, не зная, что же еще придумать. А Марго внимательно смотрела на меня.
— Он мне изменил, — выкрикнула я в заключение и зарыдала.
Марго, решив, что речь шла об одном из моих кавалеров, растрогалась и принялась гладить меня по голове.
— Не плачь, ну и черт с ним. Подумаешь, обойдемся.
Так я рыдала битых полчаса, выплакивая свои страхи, злость на Фису и любовь к ней. Проклятая Фиса!
Тут дверь распахнулась и влетел Дима. Увидев меня, он оторопело остановился посреди комнаты. А потом подошел, сел рядом и стал тихо говорить:
— Не плачь, Тоня. Все образуется. Жизнь так устроена, что в конце концов все будет хорошо. Все будет так, как ты хочешь…
От этих сладких слов я начала всхлипывать уже совсем на другую тему и уткнулась в его теплое плечо с таким родным теперь уже запахом, а он осторожно обнял меня за плечи. А когда появилась Фиса, то даже не тронулся с места, а только приложил палец к губам: «Тс-с-с…»
Еще несколько дней потом он был ко мне необыкновенно внимателен, а Фиса держалась несколько в стороне. Мы все летели к своему крутому повороту и даже представить себе не могли, что все, что у нас есть, разлетится там вдребезги.
Через несколько дней неожиданно грянул лютый мороз. Ночью гудел ветер и мы плохо спали, потому что все боялись, как бы не распахнулось наше окно, державшееся на честном слове Ветки, которая прибила его мелкими гвоздиками. Ручек у окна давно не было. В доме поселилось беспокойство. Марго с Веткой считали, что причина в завываниях ветра, Фису передергивало постоянное присутствие Оза где-то в коридоре, а я знала, что это приближается время великих перемен. Нам осталось только подойти поближе к повороту — и все станет по-другому. Я буду держать за руку черного короля, а Фиса… Но, собственно, кто она мне, эта Фиса?
Ветер гудел ровно три дня, а на четвертый день я проснулась от того, что по моей щеке ползло что-то теплое и мохнатое. Во сне мне казалось, что я дома и это моя собака тормошит меня в ожидании утренней прогулки. Но это была не собака, а солнечный луч. За окном стояла полная тишина. Даже птицы молчали, так и не поверив, что нечеловеческим завываниям ветра пришел конец.
Я пошарила глазами по комнате и обнаружила, что все, за исключением Ветки, давно не спят. Но лежат неподвижно и смотрят на солнечные лучи, вкривь и вкось пронизывающие нашу комнату. Они, как огненные стрелы, пронзали пространство нашей кельи, рождая странное чувство единения. «Вот он, мой дом, вот моя семья, вот оно, счастье», — думала я.
Мы поднимались в этот день тише обычного. Фиса не врубила музыку — как всегда. Солнечные лучи скрещивались так причудливо, словно солнца вставали с разных сторон. Ветка быстро сварила кофе, и мы пили его в полной тишине. И только мелодии нашего дыхания переплетались сегодня особенно тесно и уносились куда-то за окно, по солнечным лучам, навстречу огромному огненному шару.
Именно воспоминание этого утра не давало мне покоя столько лет. Именно туда мне очень бы хотелось вернуться. И вот я вернулась, я стою посреди нашей комнаты и вижу перед собой всех, кто был дорог моему сердцу так долго, что это долго растворяется теперь в вечности. Я буду носить это воспоминание с собой всегда, как фотографию…
— Что это? Нет, что это? — Оз был потрясен.
— Успокойтесь, не кричите, пожалуйста.
— Нет, скажите на милость, почему она остановилась?
— Надо же когда-то остановиться…
— Но ведь все случилось именно в это утро, именно тогда. Я точно помню, как гудел этот треклятый ветер, рвал провода и ломал деревья. И очень хорошо помню то самое утро и эту полную тишину за окном. Почему же она остановилась?
— Антонина хотела вспомнить именно это утро, поэтому и пришла сюда. Она об этом даже говорила как-то.
— Но почему же она не вспоминает о том, что было дальше в этот день?!
— Она ведь вспоминает только приятные события. Зачем ей вспоминать что-то страшное? Есть даже такая болезнь, при которой люди неприятные события вытесняют из памяти.
— То есть начисто забывают? — спросил, наклонившись к доктору, Оз.
— Да. Это часто случается при истерии, шизофрении…
— Тоня придет еще?
— Завтра. В последний раз. Я должен вернуть ей записи.
— Значит, завтра… Я хочу, чтобы вы позволили мне сидеть в соседней комнате. Спросите ее: что же произошло потом? Пусть расскажет.
— А вы?
— Если она расскажет вам правду, я пройду через ваш кабинет, спущусь по лестнице, выйду из ДК, и больше мы с вами никогда не встретимся.
— Но вы, очевидно, предполагаете, что она не скажет правду? И что тогда?
— Тогда я останусь сидеть в соседней комнате. И вы погрузите ее в гипноз, чтобы она вспомнила, как
