Культурные задачи нашего времени

массы, если он создает новую связь общих выгод между деревенской буржуазией и бюрократией, а также укрепляет связь политических интересов между остальными слоями деревни и городскими пролетариатом, но разрушает в то же время массу мелких экономических связей, — то понятно, что оценка его культурного значения окажется чрезвычайно различной, хотя критерий всюду однородный — увеличение или уменьшение организованности в жизни какой либо коллективности.

XIII

Теперь нам легко установить соотношение между индивидуальным и коллективным творчеством в развитии культурных форм. Если даже видимым автором книги, картины, теории, нормы является определенная личность, то действительный генезис их гораздо шире и глубже, он коренится в коллективе. В общих переживаниях социальной группы или класса для автора дано уже содержание, которое он должен организовать, и дана, конечно, самая потребность в его организации; что же касается ее приемов и способов, то они также должны соответствовать исторически сложившемуся типу явления и мышления той же коллективности, значит, опять-таки предопределяются в ее социальном существовании. Какова же роль автора? Он — организатор данного материала, а через то, в известной мере, и самой коллективности: роль достаточно важная и почетная даже без всяких ее преувеличений, порождаемых индивидуалистической иллюзией. Ее можно сравнить с ролью сборщика машинных частей в механическом производстве. Нынешний, напр., локомотив состоит из нескольких тысяч частей, крупных и мелких, которые приготовляются отдельно; и я помню случай, когда в железно-дорожные мастерские одной из крупнейших наших дорог впервые пришли в разобранном виде локомотивы «американки»: мастерские оказались не в состоянии собрать их, пришлось выписывать и монтеров из-за границы. Бесспорно, собирание живых элементов человеческого опыта — вещь более сложная и тонкая, чем собирание мертвых частей машины, — но и здесь и там тот же самый тип сотрудничества между «автором» и его бесчисленными, незаметными в его работе сотрудниками.

Впрочем, было бы неправильно понять это в том смысле, что автор, напр, художественного или научного произведения не может дать в нем нового содержания, помимо того, какое уже выработалось до него в труде и опыте его коллектива. Напротив, — каждый из членов коллектива мог дать что-нибудь новое в общую сумму этого содержания; и автор, разумеется, не составляет исключения, а в большинстве случаев та доля, которую он сам вносит, даже значительно больше, чем каждая из тех, которые внесены его безымянными сотрудниками. Особенно это очевидно в научных открытиях: когда, напр., Галилей открыл спутников Юпитера, то это было для астрономии совершенно новыми данными. Но открытием оно было не потому, что один Галилей в известный момент увидел то, чего не видели другие, — а потому, что после того всякий мог и должен был увидеть то же самое в указанных Галилеем условиях. Если бы было иначе, если бы новое содержание было «чисто- индивидуальным», т. е. существовало для одного Галилея, то оно было бы галлюцинацией или сновидением, а не открытием. На деле оно обладало объективностью, или, что то же самое, социальной значимостью[11]. А культурно-важным оно было отнюдь не потому, что вообще заключало в себе нечто новое, но потому, что серьезно затрагивало интересы общества, потому что имело влияние на его идейную и даже экономическую организацию. В ту же свою зрительную трубу Галилей впервые увидал целые десятки тысяч «неподвижных звезд», которые раньше были недоступны человеческому зрению. Но не только любые четыре из этих десятков тысяч, а и все они вместе взятые не представляли такого важного культурного факта, как четыре «медичисские», крошечные светила. Из двух конкурировавших в то время способов организации астрономического материала это новое данное наиболее гармонично укладывалось в рамки того, который назывался «системой Коперника», а не того, который назывался «системой Птолемея». А выбор одного из двух определял судьбу астрономии, науки, регулирующей и человеческий труд в его целом — своим разделением времени, — и специально такие важные его отрасли, как сельское хозяйство, а особенно мореплавание, и другие виды передвижения по естественным путям, когда только определение широты и долготы создает надежную ориентировку. Для разрешения этой последней задачи открытие Галилея кроме того непосредственно давало наилучший метод — вычисление точного времени и долготы на основе затмения спутников Юпитера; — и организация мировых торговых сношений была значительно облегчена, что ускоряло развитие буржуазного общества на месте прежнего, феодального.

Как видим, новое содержание, вносимое культурно-активной личностью в опыт коллектива, может быть очень важным. Не менее важным бывает иногда изменение методов организации того же опыта, вносимое отдельной личностью, чему примером может служить роль Коперника. Но в социальной среде происходит подбор, который принимает или отвергает новое содержание, как и новые методы, — который сохраняет их в виде «полезного открытия», или уничтожает в виде «нелепой фантазии». Да и самое открытие личность может сделать, лишь всецело опираясь на предыдущей труд и опыт своего общества. Не ясно ли, что в конце концов «автор», «творец», «гений» есть просто — точка приложения созидающих социальных сил, которые в нем концентрируются и через его сознание вырабатывают себе новые формы?

Как создаются в жизни масс, в их труде и обыденных отношениях, те элементы идеологии, которые потом собираются воедино различными «творцами», и как там же вырабатываются методы для организации опыта, которыми эти «творцы» необходимо пользуются — этот интересный и важный вопрос требует отдельного исследования. Здесь для научного анализа мог бы всего лучше проложить дорогу художественный анализ беллетристов — знатоков народной жизни, как для учения Маркса о классовой психологии в значительной мере проложили дорогу социально-бытовые романы Бальзака. Для нас же в данный момент важно лишь одно: не из произвола личностей, а из трудового бытия коллективов вырастает духовная культура.

XIV

Теперь, если нам говорят, что какой-нибудь общественный класс неспособен к самостоятельному культурному творчеству, то мы должны понять это таким образом, что данный класс неспособен к самостоятельной организации, к сплочению своей массы и установлению живой связи своего опыта. Если так говорят о рабочем классе, то мы сразу видим, что это даже, в сущности, не клевета, ибо нельзя назвать клеветой то, что так явно противоречит очевидности — а безнадежная мечта тех, кого устрашает и огорчает происходящий в действительности процесс организации новых общественных сил.

Когда же нам разъясняют, что своей собственной культурной жизни пролетариат не в силах развить потому, что рабочим индивидуально не хватает свободного времени, а также обеспеченности, то в этих соображениях обнаруживаются две существенных ошибки:

во-первых, весь культурный процесс представляется в грубо-индивидуалистических формах — в виде писания книг отдельными авторами, рисование картин отдельными художниками и т. под.; сразу упускается из виду вся та часть культурной работы, которая протекает в массах анонимно и безлично, слагаясь из неуловимо-малых элементов; а это и есть основная, первичная часть классового творчества, и наиболее значительная;

во-вторых, работа индивидуальная понимается ложно, как нечто первоначальное и абсолютное, не вытекающее из самого существа жизни коллектива, и потому настолько случайное, что оно не будет реализовано, если у той или другой отдельной личности не окажется значительного досуга и достатка.

С нашей точки зрения отнюдь не существенно, будет ли идеолог данного класса или группы принадлежать к ним по своему личному социальному положению, или не будет. Не все ли равно, в ком найдет временное персональное выражение коллективная творческая сила? Вопрос только в том, насколько будет полным и совершенным это выражение. Маркс мог тысячу раз быть буржуазным интеллигентом, — но если бы его идеи были продуктом буржуазно-интеллигентской мысли, то их социально-организующая роль и ограничилась бы этим кругом. В действительности, именно там она ничтожна, и даже скорее убывает, чем усиливается, тогда как среди пролетариата она уже теперь огромна, и непрерывно возрастает.

Лет пятнадцать тому назад, когда распространение марксизма среди русских рабочих было ничтожно, мне сообщали такую историю. Один разъезжавший с просветительными целями товарищ, пробравшись на фабрику в захолустном селе, наткнулся там на кружок рабочих по характеру чисто дружеский, а отнюдь не политический. Рабочие эти не имели никаких научных книг, и не слыхали о существовании Маркса; но собираясь вместе и обсуждая условия своей жизни, они самостоятельно пришли к основным положениям теории прибавочной стоимости. Я не мог лично проверить фактов, но источник был весьма достоверный и,