- Вот ты скажи мне, солдат, - озаботился он после отбоя. - Почему человек — это такая неугомонная тварь, которой всегда нужно больше того, что у неё есть?
- Рискну предположить, - начал Михеев, сочиняя по ходу ответ. - Что причиной такого странного шаблона поведения являются комплексы, унаследованные нами от древних предков.
- Да ну!
- В том нет никаких сомнений. Ведь что такое ненасытность? Это всего лишь выработанный поколениями условный хватательный рефлекс. Вне всякого сомнения, он гипертрофирован до желания несуществующего, но корни его лежат именно в боязни того, что задуманного и осуществлённого может оказаться завтра недостаточно.
- Ты сводишь всё к материальной стороне вопроса?
- Вовсе нет. В первую очередь сказанное мной относится как раз-таки к сфере идей.
- Поясни.
Михеев прошёлся вдоль стройных рядов кроватей, облекая мысли в форму.
- Мне трудно выбрать, - признался он. - Что на самом деле страшнее: оказаться у пустого корыта или потерять интерес к происходящему вокруг. А тебе?
Ивашкин перевернулся на спину и сложил руки на подушке за головой.
- Хрен его знает. Нужно попробовать. Так как там насчёт темы на вечер?
Собственно, здесь Михеев и раскололся.
Они пролезли в дыру по очереди: Михеев, на правах бывалого — первым.
- Ни зги не видно, - сообщил Ивашкин, нарушая звуковую девственность пространства.
- Да, - подтвердил Михеев. - В этом ЕГО отличие от нашего мира.
- А что здесь можно делать?
- Слушать. Трогать. Наслаждаться.
Ивашкин сердито засопел.
- Ты фонарь взять, случайно, не догадался?
- Без толку. Здесь свет полностью поглощается. Сам проверял.
- Ну-ну.
Ивашкин зашелестел в темноте одеждой.
- Я поссу, - пояснил он. - Кто не спрятался, будет виноват.
Когда журчание смолкло, Михеев взял старшего по званию за палец и потащил за собой — вдоль глыбы направо. Но на этот раз он не остановился, достигнув границы, а повернул за угол, осторожно ступая и ощупывая свободной рукой путь. Почему-то тогда это простое продолжение маршрута показалось ему неприемлемым, а сейчас, наоборот, он чувствовал в нём острую необходимость. До такой степени, что дрожали от нетерпения колени.
Они обошли предмет вокруг, наступив сапогами в лужу, дальновидно напущенную Ивашкиным.
- Так, - произнёс он тем самым голосом, после которого обычно следовало битьё. - Или я начинаю получать удовольствие, или у кого-то будет болеть жопа.
Михеев отлично знал, что его друг слов на ветер не бросает. И хотя лишняя порция бамбулей не делала климата, а только определяла погоду на вечер, он выбрал вариант с развитием ситуации в надежде порки избежать. Отцепившись от партнёра, он бросился в сторону, рискуя напороться на что-то более увесистое, чем даже кулак Ивашкина. Что и произошло в следующее мгновенье.
Удар пришёлся в район левого подглазья, гарантируя фингал и комбатовские придирки. Но отступать было поздно. Михеев успел за время короткого контакта определить, что новый предмет не столь могуч и устойчив, как первый. Он навалился на него плечом и тот, радостно ухнув, долбанулся об землю. По косвенным признакам, форму он имел цилиндрическую, и выполнен был из металла.
Пыль, поднятая в результате падения неопознанного тела, заставила Ивашкина глухо выругаться и чихнуть шесть раз подряд. Михееву же повезло больше — на месте упавшего цилиндра он обнаружил под пальцами холодное стальное кольцо. Оно охотно отозвалось и потянулось, давая понять, что является ручкой какого-то люка, нахлобученного на бездну. Снизу повеяло мерзловатой сыростью.
- Иди сюда! - позвал Михеев. - Дорога свободна.
Дно у колодца всё-таки было. Причём, не такое уж и недостижимое. Метров пять-шесть. Это Михеев заключил из того простого факта, что Ивашкину удалось не только выжить после падения, но и обратиться к пустоте с тривиальнейшим вопросом:
- Где я?
Михеев хотел честно ответить, но что-то мешало ему. Сразу несколько траекторий обозначились впереди, и какая из них станет свершившимся фактом, зависело лишь от него.
- Всё идёт по плану, - наконец, определился он. - Мы на глубине.
- На глубине чего? - не понял Ивашкин, невольно втягиваясь в игру.
- Бесконечности.
- Тут, сука, холодно.
- Конечно. Это же самое дно.
Ивашкин застонал. Видимо, попытался встать.
- Рука, - сказал он. - Сломал, кажись. А ты сам-то где?
- Рядом. Не бойся.
- Долбаный урод! Вытаскивай!
К этому моменту мысли Михеева потекли плавнее, позволив ему ощутить твёрдую почву под ногами.
- Здесь не принято повышать голос. Говори спокойно, иначе тебя накажут.
Поток матюков, последовавший за предупреждением, он хладнокровно пропустил мимо ушей.
- Ну, как знаешь.
Михеев ухватился за кольцо и водрузил люк на место. Голос Ивашкина, доносившийся из ямы, стал едва слышен, слова неразборчивы. Под руками угадывалась земля, истлевшая в мелкую пыль. Михеев сгрёб её в кучу. Так, чтобы она по возможности закрывала следы, ведущие к разгадке.
Он зачем-то пополз обратно по-пластунски, хотя мог просто пройти, не запачкав формы. Наверное, такой способ передвижения наиболее соответствовал торжественности момента, придавал происходящему дополнительную элегантность. Мимолётно он удивился тому, как легко теперь ориентируется в этом своём новом мире. Включились какие-то внутренние приборы навигации, которые раньше спали бессовестным сном. Значит, придёт время, когда раскроются и глаза.
Пыльный плац, избитый солнцем и сапогами, вызывал тошноту. Старшина, затеявший занятия по строевой подготовке — животную ненависть. Он сказал:
- Будете маршировать до ужина.
И теперь собирался исполнить обещание, невзирая на пекло, потрескавшиеся от жажды губы, полезность затеянного. Но дело, конечно же, не в пользе. Наказание невиновных — это метафизика мужского воспитания. Дезертир Ивашкин был вне зоны карательного доступа, нарушая святой баланс содеянного и возданного. Поэтому за него отдувались другие. По крайней мере, старшина сделал всё, от него зависящее, чтобы эта мысль добралась до коллективного мозга рекрутов.
Михеев тянул лямку вместе со всеми, не халтурил. Усталость накатывалась и отступала, но главным его ощущением было совсем другое: сладкая смесь азарта и страха, заполнившая его естество, лишь только случайное железное кольцо оказалось в руке. Случайное ли? Он прислушивался к порывам внутреннего ветра, заглушавшего целесообразность, раскидывал паруса и просто наслаждался безумным полётом.
Кроме «ветра», он обнаружил в себе и другую странность — орган в штанах, призванный во время несения военной службы лежать смирно, торчал торчком, образуя на одежде стыдный пузырь. Уговоры и заклинания на орган не действовали — природа-мать позаботилась. Приходилось закрывать его руками или поворачиваться к собеседникам спиной.
Ивашкина поначалу сочли самовольно отлучившимся, и в этом шатком статусе он бы благополучно
