всерьез, поначалу все идет довольно скромно, ну а потом с размахом. Я уже не помню, когда Люсьен превратился в мсье Луи, знаю только, что довольно скоро. И хочу сказать одну вещь, которая наверняка тебя удивит: все это время — только прошу, не смейся — мы друг друга любили… Да, любили! Но не так, как в кино… Любили ради заработка, подталкивая, если хочешь, друг друга к успеху. Представь себе, например, своего пса вместе с сукой на охоте… вот она, настоящая работа! У нас были связи в самых разных кругах, мы ни от чего не отказывались: азартные игры, наркотики, проститутки… Мы хотели поскорее добиться успеха, а когда торопишься, нередко приходится расталкивать других. Так, со временем, вокруг стали нашептывать имя мсье Луи.
— Понимаю! — молвил Г.
— Молчи лучше! Ничего ты не понимаешь… Дай-ка мне подушку… Спина устала.
— Хочешь в кресло?
— Нет, спасибо, все в порядке… Я говорю, что ты не можешь ничего понять, потому что понимать-то тут как раз и нечего. Мсье Луи занимается импортом-экспор- том, дело на самых что ни на есть законных основаниях, а я, со своей стороны, владею несколькими ночными кабаре, где встречаются актеры, политики, кинематографисты, светские женщины — словом, никакого сброда… Само собой, мы приняли все меры предосторожности!
— А Ланглуа?
— Погоди, я не кончила! Наша сила была в том, что мы умели объединять свои интересы, а не враждовать. Знаешь, импорт-экспорт многое покрывает — ты обомлеешь, если я расскажу тебе, какие контракты обсуждались у меня: мост в Тонне-Шаранте, Рошвилльские скотобойни и, наконец, Юго-Западный цементный завод.
— Вот это меня больше всего интересует! — прерывает ее Г.
— Ну что ж! — откликается Патрисия. — С согласия Луи я стала любовницей Ланглуа… А потом оставалось лишь тянуть из него деньги под угрозой. Бедняга был просто болен: приезжал в Париж и требовал девочек. Я, конечно, ублажала его, как могла. Потом настал момент, когда кредиты его оказались исчерпаны… Ну, а мы тут как тут. Луи приберет к рукам цементный завод, как прибрал к рукам лесопильню в Морбиане и консервный завод в Финистере.
— Объясни!
Патрисия гасит окурок и берет новую сигарету.
— Только в память о прошлом я рассказываю тебе все это, — шепчет она. — Знаешь, ты не так уж изменился! Ах, если бы я могла заподозрить, что ты работаешь на Луи! Но многие вещи он хранит про себя. У него — свои служащие. У меня — свои. Это наша доля независимости.
— А все-таки? Что там с цементным заводом?
— Почему тебе непременно надо это знать?
— Потому что именно я убил Ланглуа! Мне неизвестно, что вы там затеваете, но имею же я право быть в курсе!
— Это дело, — задумчиво произносит она, — возможно, далеко не лучшее из того, что мы провернули.
— Почему?
— Потому что оно связано с политикой, а мне это не нравится! Если бы Луи послушал меня, ему не пришлось бы убирать Ланглуа… Кстати, он поручил это тебе, а мне ничего не сказал! Должна тебе кое в чем признаться, малыш Жорж. С тех пор, как Луи ввязался в политику — а политика и терроризм всегда заодно, — он, кажется, начал терять голову и меня с толку сбивает. Я дам тебе один совет: сматывай удочки! Брось все.
— Если бы я мог!
— А в чем дело? Разве у тебя нет какого-нибудь угла, где бы он не смог тебя достать?
— Есть. Но ты забываешь главное: у меня документы Ланглуа, и я таскаюсь с этим типом, о котором трезвонила вся пресса.
Он поглаживает Ромула; тот, умирая от скуки, зевает, широко разинув пасть.
— А что, бумаги действительно компрометирующие?
— Думаю, да. Ну, прежде всего — ты сейчас подскочишь — есть твое письмо.
— Не может быть!
— Да, да, я не шучу. Прощальное письмо в несколько строчек.
Патрисия прислоняется к стене, испачкав ее потом. А Г тем временем продолжает:
— Насколько я понял, ты была его любовницей…
— Ах, прошу тебя! Оставим этот насмешливый тон. Да, я была его любовницей, но давно! А как, по-твоему, их заманивают!.. Мне всегда было его немного жаль.
— Ты говорила ему, что собираешься уезжать. Это верно?
— Хотела мило порвать без лишнего шума…
Г слегка наклоняется, чтобы лучше видеть это непроницаемое под маской макияжа лицо.
— Да будет тебе, — говорит он с недоброй улыбкой. — Ты знала, что кто-то должен прийти и убрать его!
— Нет! Клянусь, не знала.
— Но догадывалась! А это одно и то же. Знаешь, в настоящий момент нам с тобой решительно нечего скрывать друг от друга. К счастью, этот невинный бедняжка ничего не понимает, иначе с воем убежал бы прочь! Да, я убиваю, только без всякого кривлянья, а тебе еще требуется утешать, ласкать, словом, играть красивую роль.
— Хватит! — кричит Патрисия. — Вот увидите, все шишки достанутся мне.
Насторожившись, Ромул подходит и обнюхивает толстую тетку, которая цепляется за кровать, чтобы встать на ноги. Поправив блузку, Патрисия идет за табуретом в ванную комнату.
— До чего же скверно! — ворчит она. — Хочешь еще виски?
Она звонит дежурному. Повелительный тон Патрисии вызывает раздражение, так и хочется послать ее куда подальше, однако, опомнившись, она добродушно соглашается:
— Конечно, я кое о чем догадывалась, потому что ему уже нечем было платить. И предпочла отойти в сторону…
— На цыпочках? — договаривает за нее Г.
— Возможно, ты скоро пожалеешь о своих гнусностях! — беззлобно замечает она. — Ну? Что там было еще?
— Выписки из счетов «Индосуэца».
— Дальше?
— Черновики. Письмо некоему Полю, в котором Ланглуа высказывает намерение покончить с собой. Он упоминает о каком-то Бернеде, служившем будто бы посредником в тайных сделках с испанцами…
— Я этого боялась!
— Продолжать? — спрашивает Г.
— Давай… Давай… Только поскорее.
— Так вот, он разоблачает мсье Луи, на которого у него заведено досье.
— И где же это досье?
— У него не хватило времени подготовить его.
— Считай, повезло! — обрадовалась она. — Я предупреждала Луи. Шантаж
