Фет - очерки жизни и творчества

Часты повторы целых стихов — обычно в концах строф, без изменений (как в стихотворении «Мы встретились вновь после долгой разлуки…») или с вариациями (как в стихотворении «Солнца луч промеж лип был и жгуч, и высок…»). Часта форма «кольца», как в стихотворении «Фантазия», где последняя строфа повторяет первую, или как в стихотворениях «Я тебе ничего не скажу…», «Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне…», где два начальных стиха в обратном порядке повторяются в двух конечных стихах. Нередки и более сложные повторы, как в стихотворении «Певице», где последняя строфа объединяет (с вариациями) первые два стиха первой строфы с двумя последними стихами второй строфы.

Иногда повторы настолько обширны, что захватывают значительную часть текста стихотворения. Так, в стихотворении «Только в мире и есть, что тенистый…» все нечетные строки начинаются словами «Только в мире и есть». Еще показательнее стихотворение 40-х годов «Свеж и душист твой роскошный венок…», где начальный стих обрамляет каждое четверостишие и, следовательно, занимает половину стихотворения, сочетаясь с каждым из остальных стихов. Иногда в этих сочетаниях варьируется значение повторяющегося стиха

Нет, я не верю, чтоб ты не любила

Свеж и душист твой роскошный венок.

Здесь свежесть и душистость венка становятся как бы свидетельством любви. Но в большинстве сочетаний этот стих воспринимается лишь как «рефрен», что в особенности придает стихотворению характер романса.

(Ср. подробный анализ особенно показательного в отношении повторов стихотворения «Буря на море вечернем…» в работе Б. М. Эйхенбаума «Мелодика русского лирического стиха» (1922; в кн. Эйхенбаум Б. О поэзии. Л., 1969. С. 472–480). Чтобы не повторять уже известного, я избегал брать в качестве примеров те многочисленные стихотворения Фета, которые рассмотрены в этой работе. Более трети ее (75 страниц) посвящено Фету. Ряд наблюдений, сделанных здесь, сохраняет свое значение, хотя многие анализы односторонни из-за стремления исследователя рассматривать стихи скорее как музыкальные, чем как словесные произведения.

B. М. Жирмунский в книге «Композиция лирических стихотворений» (Пг., 1921) сделал опыт классификации типов композиции стихотворений на основе классификации словесных повторов. И эта книга также написана преимущественно на материале поэзии Фета.)

Действительно, ряд стихотворений Фета очевидным образом ориентирован на романс, написан в традиции романса и в этой традиции прежде всего воспринят. Фет раньше вошел в музыкальную жизнь, чем в литературную. Связь «мелодий» Фета (так называется большой цикл его стихотворений) с романсом сразу почувствовали композиторы, и еще не вышел сборник 1850 г., вызвавший первые серьезные критические отзывы о Фете, а уже его стихи, положенные на музыку популярными Варламовым и Гурилевым, исполнялись в помещичьих усадьбах и широко распространялись цыганскими хорами. В 60-е же годы Салтыков-Щедрин констатирует, что «романсы Фета распевает чуть ли на вся Россия».

12

Стихи Фета всегда как бы тяготели к двум полюсам — условно говоря, к «рациональному» и «мелодическому». К старости обе тенденции получили дальнейшее развитие и тем самым две линии поэзии Фета еще более разошлись. С одной стороны, углубилось философское содержание и появился новый жанр философской «думы». С другой стороны, усилилась роль метафоры, ассоциативной семантики, «музыкальных» принципов, стремления фиксировать «мечты и сны».

С 60-х годов — но в особенности в 70 — 90-е годы — поэзия Фета окрашивается философской мыслью. В 1879 г. Фет пишет Льву Толстому «Второй год я живу в крайне для меня интересном философском мире и без него едва ли можно понять источник моих последних стихов».

Фет имеет в виду не просто интерес к философии, чтение философской литературы — это началось гораздо раньше, — а работу над переводом Шопенгауэра.

В позднем творчестве Фета нашли выражение любимые философские темы его статей, писем и бесед о стихийной, органической мудрости природы, о ее «бессознательной силе», о грустной пошлости обыденной жизни и выходе из нее в мир красоты, о бесцельности, бездумности, свободе искусства, о его умиротворяющей власти, о его несвязанности с житейскими стремлениями, о бедности человеческого познания и обычного, «прозаического» слова, о богатстве искусства, преодолевающего время, превращающего мгновенное в вечное, и о бедности искусства в сравнении с естественной красотой мира.

Частично эти мысли излагаются в стихах в виде прямых рассуждений или тезисов.

Так, в стихотворениях «Ничтожество» и «Смерти» Фет в подобной форме пересказывает мысли Шопенгауэра о смерти (из 41-й главы II части «Мира как воли и представления»)

Что ж ты? Зачем? — Молчат и чувства и познанье.

Чей глаз хоть заглянул на роковое дно?

Ты — это ведь я сам. Ты только отрицанье

Всего, что чувствовать, что мне узнать дано.

(«Ничтожество»)

Или

Еще ты каждый миг моей покорна воле,

Ты тень у ног моих, безличный призрак ты;

Покуда я дышу — ты мысль моя, не боле,

Игрушка шаткая тоскующей мечты.

(«Смерти»)

Такие стихи, разумеется, изменяют установкам «чистого искусства» — даже тогда, когда содержат защиту этих установок. В подобных стихах важна ведь прежде всего «истина высказываемых мыслей», они отнюдь не должны восприниматься как поэтическая «ложь». Как бы ни тщился Фет доказывать в стихах, что искусство не должно ничего проповедовать, предоставляя проповедь «грошовому рассудку», что дело искусства — «возноситься богомольно» туда, «где беззаветно лишь привольно свободной песне да орлу», — такие стихи подтверждали обратное законность проповеди в стихах. Фет, впрочем (как уже сказано выше), упорно не желал видеть это противоречие.

И в стихотворения личного, лирического содержания проникает теперь ораторский стиль, учительная интонация — особенно в заключительные строки, часто приобретающие афористический или дидактический характер

Только песне нужна красота,

Красоте же и песен не надо.

(«Только встречу улыбку твою…»)

Пора за будущность заране не пугаться,

Пора о счастии учиться вспоминать.

(«Опавший лист дрожит от нашего движенья…»)

Хоть смерть в виду, а все же нужно жить;

А слово жить — ведь значит покоряться.

(«А. Л. Бржеской»)

Поздние фетовские стихи близки к тютчевским. Фет вообще близок к Тютчеву как представителю «мелодической» линии в русской поэзии. Но в ряде старческих стихов Фет примыкает и к «ораторской» линии Тютчева.

Символика природы, построение стихотворения на сравнении природы и человека или на основе образа из сферы природы с подразумеваемой аналогией с человеком, философская мысль, то сквозящая за метафорой, то прямо формулируемая в дидактическом стиле, — все это особенно сближает позднего Фета с Тютчевым. Почти стилизованными «под Тютчева» кажутся такие стихотворения 80-х годов, как «Осень», «Ласточки», «Есть ночи зимней блеск и сила…». Здесь и типичные тютчевские составные эпитеты