Стражник крякнул и свалился. Одноногий неожиданно оказавшийся двуногим, вынул у него из кармана наган и ровным шагом пошел с базара. Деревянную же ногу свою оставил около стражника — видимо, на память ему.
Лунин прошел с базарной площади на привокзальную. Вся она была забита военными. Они сидели на сундучках, на чемоданах, на вещевых мешках, понурые, молчаливые. Ждали погрузки, но машинисты и кочегары где-то прятались, и поезда вести было некому.
Обойдя площадь, Лунин через товарный двор проник на перрон. Там тоже было полно военных. Около одной теплушки столпились казаки. Они что-то выкрикивали, размахивали руками. Лунин подошел ближе. В теплушке трясли головами в фуражках с огромным верхом английские инструкторы.
— Вытряхивайтесь! — кричали казаки, хватая инструкторов то за краги, то за полы шинелей. — Вытряхивайтесь к чертовой бабушке!
— Оф уид ю, кэсекс, бандитти! Уи шел тэл дэ Дженерал Дэныкин[2] ! — пучили инструкторы глаза.
Казаки английского языка не знали, но отвечали впопад:
— Сами вы всемирные бандиты! Плевали мы на вас и вашего Деникина!
Издалека донесся и прокатился пушечный выстрел.
Увидев, что к составу наконец подходит паровоз, казаки вскочили в теплушку и пинками вышибли «союзников» на перрон.
Поезд, набитый до отказа, дрогнул и медленно стал отходить. Но едва он скрылся за поворотом, как раздался страшной силы грохот: это подпольщики «отсалютовали» белогвардейщине взрывом путей.
К полудню привокзальная площадь опустела. Части, опасаясь оказаться в мешке, в панике бежали из города.
А немного спустя на главной улице показался разведчик. На груди у него алел пышный бант, в гриве лошади развевались разноцветные ленты. И было во всем его облике — в небрежной и в то же время настороженной посадке корпуса, в розовощеком, круглом лице с белыми крупными зубами, в смушковой, чуть набекрень шапке — столько праздничного, задорного, молодого, что, казалось, в город въехал не разведчик, а отбившийся от свадебного кортежа веселый дружка.
Он попридержал лошадь и, подмигнув, спросил:
— Нема?
— Нема-а! — радостно ответили ему высыпавшие на улицу люди.
— Смылись?
— Смы-ылись!..
Разведчик повернул лошадь и галопом поскакал обратно.
— Ляся, Ляся!.. — кричал Лунин, вбегая во флигелек старой учительницы. — Уже всё!.. Выходите! Выходите!..
Ляся кинулась одевать еще не окрепшего от всего пережитого Кубышку.
— Вот так, вот так, — кутала она шею старика шарфом. — На дворе такой морозище.
— И я, и я с вами… — говорила учительница, не попадая в рукав шубы дрожащей рукой.
И только распахнули дверь, как в уши полились призывные звуки военного оркестра. Учительница, жившая несколько лет в Париже, так вся и выпрямилась.
запела она дрожащим голосом под музыку.
Люди стояли стеной по обе стороны улицы. А посредине со звонким цокотом копыт в город вливались части Конной армии.
— Боже мой, боже мой, как же они переменились! — качала старушка головой, сравнивая проходящие эскадроны с теми отрядами красногвардейцев, которые покинули город полтора года назад. — Да ведь это настоящая армия! Настоящая!
А красноармейцы все ехали да ехали мимо в своих краснозвездных, похожих на шлемы древних русских воинов буденовках, и впереди каждого подразделения, кося глазами на радостный народ, отлично вычищенный конь гордо нес на себе крепкого, с заиндевелыми усами командира.
— Что с тобой, доченька? — спросил Кубышка, заметив, что Ляся вдруг вытянулась на носках и застыла в тревожном напряжении.
— Там… кто это, папка?.. Смотри, смотри!..
К ним приближался новый эскадрон. На большой лошади, сильно выделяясь богатырским сложением, ехал всадник с черным лицом.
Ляся пронзительно крикнула и бросилась ему навстречу.
Всадник вздрогнул, всмотрелся, и вдруг лицо его осветилось.
— Ляся!.. — у сказал он и протянул подбежавшей девушке руку.
Скачок — и Ляся оказалась на лошади.
— Мой маленький Ляся… Мой маленький Ляся… — говорил всадник, гладя большой черной рукой щеку девушки.
И по взволнованным лицам черного воина и тоненькой бледной девушки все догадались, что люди эти — старые друзья и встретились они после долгих лет разлуки.
Народный комиссар
В театре шел митинг. Объезжая вновь освобожденные районы, в город прибыла правительственная комиссия. В ее состав входил и народный комиссар просвещения Луначарский. Он стоял на трибуне, покручивая бородку, поблескивал пенсне и баском говорил:
— И вот заехал к вам, товарищи, чтобы спросить — может быть, хоть вы знаете, где прописал свой паспорт Деникин…
От дружного хохота заполнивших зал рабочих и красноармейцев звенят хрусталики на люстрах.
— …Запросили мы по телеграфу Ллойд-Джорджа, английского премьера, а он от злобы и дар речи потерял. Вот полезет сейчас за пазуху, вытащит оттуда гром и молний и кинет их в нас, бедных…
Когда Луначарский опять сел за стол, Герасим, председательствовавший на митинге, наклонился к его уху и тихо сказал:
— Хочу вас, Анатолий Васильевич, просить об одной девушке… То есть, как говорится, всей организацией челом бьем. Разрешите зайти с ней в вагон к вам.
— Ну что ж, заходите, товарищ Герасим. Я ведь здесь еще дня три пробуду. А вас я тоже хочу спросить: вы не знаете, как зовут вот того негра в красноармейской форме? Видите, в ложе сидит?
— Знаю и даже беседовал с ним, Чемберс Пепс его зовут.
— А, так это и есть Чемберс Пепс! То-то он опускает глаза каждый раз, как я на него посмотрю.
— А что, Анатолий Васильевич, провинился он в чем перед вами?
— Провинился. Захватите и его, когда пойдете ко мне.
…Вагон наркома стоял на запасном пути. Перегородки нескольких купе были разобраны — получился настоящий кабинет, с письменным столом, с телефоном, с пишущей машинкой. Луначарский только что кончил диктовать машинистке какой-то приказ, когда вошел Герасим, а с ним Ляся и Пепс.
— Садитесь, товарищи, — пригласил нарком. Все сели, но Пепс продолжал стоять навытяжку.
— Садитесь, товарищ Пепс, — повторил Луначарский.
Пепс сел, но тотчас опять поднялся и опустил руки по швам. Он не мог представить, как можно
