— А зачем ему столько сетей? Ведь у вас угодья идут по жеребьевке. Ему больше других не дадим.
— А на что ему больше, — ответила старуха, — ему больше и не надо. Он отдаст сети в пай одному, другому да третьему. Сам на своем угодье промышляет, а с чужих ему тоже доля идет.
— Артелей у вас нет?
— Нет. Какие тут артели? Вот в Кузомени, говорят, есть артель, да и из той что-то бегут. У нас если артель созвать, то нам вовсе беда будет.
Это неожиданное заключение удивило меня, и я спросил:
— Кому будет беда и от кого?
— А в том беда, что народ у нас, который победнее, ну хоть вроде меня, темный и малограмотный. Если, скажем, мы по две — по три семьи работаем, то тут все дела как на песке видны. А в большой артели они тебе так голову запутают, что и концов не найдешь.
— Кто — они?
— А они, верховоды-то наши. Ну, промышленники, которые покрупнее.
Возле поселка Тетрино, возле Чаваньги и Кузомени вдоль по берегу крепко засело кулачье.
Угодья распределяются жеребьевкой, но выходит как-то так, что все лучшие места бывают захвачены зажиточными рыбаками.
Цена за рыболовные участки разная, в зависимости от места. Если даже по жеребьевке бедняку достанется хороший участок, то у него может не хватить денег внести свой пай, а кулак всегда вносит без задержки или в крайнем случае одолжает денег тому же бедняку, входит в пай, и получается так, что он становится фактически владельцем участка.
Как-то я разговаривал с председателем сельсовета и спросил его: не думает ли он поставить вопрос об организации рыбацкой артели.
— Нет, не думаю, — откровенно сознался он. — У нас с артелью вряд ли что выйдет, у нас народ-то такой несогласный.
— Как так — несогласный?
— А оттого несогласный, что разный у нас народ. У одного — побольше, у другого — поменьше. Ежели, скажем, у нашего Василия четыре лодки да несколько тоней, а у Егора одна, да и то худая, какая же тут может быть артель?
— Так ведь ваш Василий кулак. Не про него и речь идет. А отчего бы бедноте не сорганизоваться?
Председатель усмехнулся:
— Пожалуй, сорганизовывайся. А толку-то что? Снастей нет, лодок нет, бахил нет. Ну что же, сорганизуются да и будут с песнями по берегу ходить, а в воду-то лезть не с чем.
— А кооперация не кредитует?
— Раньше кредитовала, а нынче нет. Кулака нынче кредитовать не велено, а бедноте кредит не под силу. Не на что ее кредитовать, когда она и так вся на чужом работает.
В Тетрине и в Чаваньге все кулачество кооперировано.
Пай для всех одинаков. Одинаков и для бедняка и для кулака. Есть хозяйства, которые за весь сезон улавливают семги рублей на 100–150. А есть и такие, улов которых оценивается в 400–500 рублей; это только со своего участка, не считая побочных доходов, как, например, сдача лодок, снастей внаем или продажа оленей.
Когда я спросил, почему промысловая кооперация смешивает в одну кучу бедняка и кулака, то мне так прямо и ответили:
— Кулак платит такие же советские деньги. Это дело сельсовета, а не кооперации — ликвидировать кулаков. Кооперация не может вмешиваться не в свои дела. Вот если бы мы делали какое-нибудь преимущество кулаку, тогда другое дело. А у нас преимущества ему нет никакого. У нас на этот счет строго.
Мне случилось заночевать в рыбацкой избушке. Избушка была старая, низенькая и закопченная. Возле нее стоял черный покосившийся крест, поставленный еще стариками на «рыбацкую удачу». Алексей Иваныч, хозяин избушки, за кружкой припахивающего дымом чая рассказывал мне так:
— Это все враки, что артель сорганизовать нельзя. Артель сделать можно. Рыбацкое дело такое, что артелью работать многим удобнее, потому что и снасти дороги и с малым народом трудно управиться. Артель сделать можно, да вся беда в том, что сочувствия к этому делу у некоторых начальников нет. Возьми ты такое дело. Захотело нас четыре семейства положить начало артели. Было это в прошлом году, тогда еще РИКов не было, а волости были. Послали мы человека в волость, чтобы дали нам совет, как кредит получить, как устав сделать. Пришел наш человек в ВИК, а ему там и говорят: «Насчет кредита — это вы напрасно. С кредитом и всякий дурной организоваться сумеет. А насчет устава — это можно, только у нас его под рукой нету. Валялся где-то один, да его какие-то черти наполовину скурили. Вы погодите немного, пока мы из губернии еще несколько экземпляров получим, тогда мы вам пришлем». Так и не прислали. Ну, да мы видим, что сочувствия к нам большого нету, что насчет кредита тоже податься некуда, так и бросили это дело. Однако в этот год снова начинать будем. Главное, к нам человек один хороший пришел и из солдат — демобилизованный. Этот не то, что мы, этот грамотный и упорный человек. Он-то достанет. От него уж не отвертишься. С ним можно дело сделать.
Мы допили чай. Был уж поздний вечер. Ветер крепчал, и хозяин пошел вытаскивать на берег лодку.
Шумит Мудьюга
В лесу, недалеко от устья извилистой речки Мудьюги, сошлись кучкой деревни: Кушкушара, Горки, Наволок, Верховье, Патракеево и Кадь.
При въезде в любую из этих деревень, объединяемых Патракеевским сельсоветом, первое, что удивит глаз чужого человека, это множество больших, красивых домов. Они не похожи ни на городские домики рабочих окраин, ни на просторные, тяжелые избы северных деревень. Крытые железом, окрашенные в голубой или серый цвет, разделенные на несколько комнат, заставленных буфетами, шкафами, диванами и этажерками, они напоминают купеческие особняки бывшего уездного города.
Все это дома судовладельцев. Тех самых, которые имели на Мудьюге в прежние времена до 150 парусных судов и ходили за грузом рыбы в Мурманск и Норвегию.
Они были хозяевами моря, ибо это они устанавливали на рыбу продажные цены. Они были хозяевами Мудьюги-реки и Зимнего берега, ибо это они на своих судах содержали матросами почти всю остальную рабочую силу окрестных деревень.
Старые ветры дуют с моря. Старые хозяева гнут к старому. Но по-новому нынче хочет жить рыбацкая промысловая Мудьюга.
Возле колодцев, возле прорубей, где собираются бабы, у сельсовета, в школе, в больнице, на собраниях, в бедняцких избушках и кулацких доминах — повсюду услышит новый человек живое слово:
— Колхоз… насчет колхоза. Скоро ли колхоз?
— Провалиться бы этому колхозу!
— Федор записался уже в колхоз.
— Семен тоже записался.
— Никчемная, по-моему, эта затея.
— Слыхали, а кулак Курконосов сам пришел проситься в колхоз. «Я, говорит, и сам стою за этакое дело».
