казалось естественным – принципиальное изменение привычного образа жизни и беспрекословное подчинение русскому начальству, – горцам представлялось катастрофой и крушением того мира, в котором они только и чувствовали себя людьми, достойными отцов и дедов.
Очевидно, цивилизационный потенциал Римской империи превосходил потенциал империи Российской. Римляне делали покорившиеся народы своими союзниками. “Союзники” – это был юридический термин.
Ермолов писал Меллеру-Закомельскому, явно имея в виду римскую практику: “Здесь нет такого общества разбойников, которое не думало бы быть союзниками России”.
Союзники Рима, принимая на себя определенные обязательства, постепенно вливались в “римский мир”.
Горские племена под союзничеством имели в виду нечто иное – взаимный нейтралитет без всякого посягновения на их традиционный уклад.
Одним из трудноразрешимых противоречий оставалась набеговая традиция. Для искоренения ее требовалась добрая воля обеих сторон. И – главное – длительное время для адаптации горской молодежи к новым представлениям о самореализации.
Ермолов торопился. Он не склонен был ждать и терпеть. “Образование народов принадлежит векам, не жизни человека”, – писал он Воронцову. Но он не намерен был положить жизнь на перевоспитание горских народов. О веках речи не было. Ему нужны были быстрые и очевидные результаты. И если в апреле 1817 года он убеждал Закревского, что “не оружием намерен наказывать, а под покровительством оного наказывать деньгами”, то с осени 1818 года именно оружие и стало главным способом наказания и перевоспитания горцев.
Военные действия шли на всем пространстве Северо-Восточного Кавказа. Сам Ермолов разгромил акушинцев – одно из самых сильных вольных горских обществ Дагестана, – чьи воины пришли на помощь ополчению аварского хана. Последствия побед были традиционны: “Селение Большой Джангутай имело до 600 дворов, и в нем был дом брата Аварского хана довольно обширный.
Все приказано истребить, кроме одной небольшой части селения, которую оставили в пользу пришедшим просить пощады жителей, которые, всего лишившись, должны были проводить зиму без пристанища. От них узнали мы многие подробности и что Гассан-Хан имел немало войска, ибо в помощь к нему приходили живущие на Койсу народы”.
Начиналась консолидация сил сопротивления завоевателям. Пока это был бессистемный процесс, но Ермолов вполне оценил опасность тенденции.
“На другой день послал я отряд разорить селение Малый Джангутай 200 дворов, но дальше не пошел, ибо выпал глубокий снег и начались довольно сильные морозы. Старшины многих деревень пришли просить помилования, и мне приличествовало даровать пощаду”.
Алексей Петрович еще надеялся, что акции устрашения приведут к тотальной покорности…
Надо оговориться – поскольку мы не пишем, так сказать, регулярной истории войны на Кавказе в ермоловское время, – у нас, как было сказано, другая задача, то нет необходимости придерживаться строгой хронологичности. Для нас важнее смысловая логика сюжета.
6 января 1820 года, после очередного рейда на Акушу, Алексей Петрович писал Денису Давыдову:
“Любезный брат Денис!
Как житель Азии, неловкий и одичавший, из мрачного Дагестана нашел время писать к тебе, пирующему между друзей, среди шумных веселостей контрактов (съезда командиров частей и соединений главным образом для решения хозяйственных проблем. Знаменитые киевские контракты, которые члены тайных обществ использовали для координации своих планов. – Я. Г.). Но, любя тебя, забыл неприличие времени… Мне остается прибавить, что я приятное лицо мое омрачил густыми усами; ибо не пленяя именем, не бесполезно страшить наружностию. Здесь всякое безобразие у места… Я многих, по необходимости, придерживаюсь азиятских обычаев, и вижу, что проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить мягкосердечием. И я ношу кинжал, без которого ни шагу. Тебе истолкует Раевский (Александр Николаевич Раевский, сын знаменитого генерала и родственник Ермолова, полковник в отставке, сопровождавший Алексея Петровича в этой экспедиции. – Я. Г.) слово канны (кровная месть. – Я. Г.), значащее взаимную нежность. Они здесь освящены законом, утверждены временем и приняты чистейшею нравственностию. Я думаю ехать нынешнею зиму в Петербург и приготовляюсь на оныя. Не обвините меня, если я появлюсь в панцире. Тут плохо будет со мною разделываться… Еще скажу тебе, что половину каждого года, иногда и более, проживаю в лагере, шатаюсь по горам, неприятели повсюду, измены рождаются новые на каждом шагу, спокойствия нет, трудов много, славы никакой ‹…›.
P. S. Посылаю тебе приказ мой в войска. По сему предмету хвастать нечем, в старину все выболтано, но хочу, чтобы видел ты, что не многие cмели называть солдат товарищами, и еще менее печатать то, когда прочитываемо оно бывает”.
И вот тут речь о римских легионах – полках Кавказского корпуса…
Последний пассаж – прямой намек на инцидент в Париже, когда в манифесте от имени императора, написанном Ермоловым, он назвал солдат товарищами, а Александр это обращение запретил. На Кавказе он обращался к своим солдатам преимущественно именно так.
Одной из постоянных забот Алексея Петровича после возвращения из Персии и решительного запрета на антиперсидские интриги было доказывать Петербургу свое миролюбие. Каждое свое сколько-нибудь значительное действие он скрепя сердце
тщательно обосновывал.
28 июня 1819 года в канун крупной операции, имевшей фундаментальное значение для его общего стратегического плана, Ермолов доносил начальнику Главного штаба генерал-адъютанту князю Волконскому: “Сего июня 22 числа прибыл я на Кавказскую Линию. По сделанному прежде распоряжению приказал я начальнику корпусного штаба генерал-майору Вельяминову войти с отрядом войск в земли Андреевских владельцев и расположиться у селения Андреевского, коего жители прежде чрез депутатов просили о защите их войсками, и потом, внушениями даге-
станских народов, поколебались в верности. Теперь мерами кроткими приводятся они в покорность”.
Аул Эндери (Андреевское), населенный кумыками, по своей многолюдности и зажиточности, равно как и по расположению, открывавшему путь в глубь Дагестана, играл в планах Ермолова чрезвычайно важную роль. Базируясь на Эндери, получая от его жителей продовольствие, можно было свободно оперировать на большом пространстве.
Громить селение не имело никакого смысла. Для того чтобы закрепить за собой эту стратегическую позицию, Алексей Петрович решил воздвигнуть над селением большую крепость, батареи которой должны были господствовать над окружающей местностью и над селением в том числе.
Крепость решено было назвать – Внезапная. Она должна была, помимо сказанного, отсечь земли кумыков от Чечни.
Строительство Внезапной было подготовкой к большому походу в Дагестан. И Ермолов в рапорте Волконскому обосновал необходимость этого похода, объединив две наиболее болезненные для него проблемы – происки Аббас-Мирзы и возможные измены ханов.
“В Грузии оставался я наблюдать, до какой степени могут успевать происки Шахского сына, Аббас- Мирзы, старающегося возмутить пограничные наши Татарские области. В одной из них, называющейся Шамшадэльскою дистанциею, обнаруживаются некоторые беспокойства, но думаю, кончатся побегом нескольких семейств и важных следствий никаких не будет. Успел я вовремя схватить начальника сей дистанции и отправить его в Россию.
Генерал-лейтенант Мустафа, Хан Ширванский, явные делает измены, сношения его с Аббас-Мирзою беспрерывны, и сей последний чрез него пересылает деньги к изменнику, Аварскому Хану, для возбуждения народов Дагестана.
Они собираются в больших силах сделать нападение на Кубинскую провинцию. Там войск чрезвычайно мало, но не ожидаю ничего важного, разве возмутится самая провинция, где неприятели по единоверию сильную имеют партию.
Впрочем, в жаркое время, не думаю, чтобы горцы решились на какое предприятие, и войска наши, расположенные у селения Андреевского, слишком близки к собственным землям их, чтобы осмелились они
