презрением – о военных правителях. Так, например, хотя сёгунат всячески почитал Асикага Такаудзи за ту роль, которую он сыграл в восстановлении власти Гэндзи, с точки зрения историков школы Мито воин Такаудзи оставался всего лишь мятежником[21]. Знаменитого героя Кусуноки Масасигэ историки школы Мито (также в противовес распространенной точке зрения) считали образцом вассальной преданности императору, поскольку он выступал против военных правителей[22].
Поэтому в знатных семействах сёгуната о клане Мито всегда сохранялось мнение как о каком-то «извечно мятежном доме». Более того, среди правительственных мудрецов ходили неясные слухи о том, что в доме Мито из поколения в поколение передают слова, которые сказал когда-то Мито Комон:
«Буде дом Токугава в Эдо и императорский двор в Киото почнут распрю, немедля бросайте оружие и отправляйтесь на службу в Киото».
Наверное, это были не просто слухи, и такое послание действительно существовало – не случайно почти в точности эти слова много лет спустя произнес Ёсинобу.
Словом, от самурайского дома Мито следовало держаться подальше. К тому же его глава, высокомерный и эксцентричный Нариаки, представлял для сёгуната опасность и просто как человек независимо мыслящий…
Естественно, сёгун тоже избегал Нариаки. Однажды в доверительной беседе с Асахина Масатоси, губернатором провинции Каи и начальником сёгунской канцелярии, он даже сказал, что с Нариаки нужно всегда быть начеку. Однако обычно в разговорах с приближенными сёгун отзывался о Нариаки просто как о «человеке выдающемся», имея в виду, наверное, его исключительно важную роль в делах боковой ветви сёгунской фамилии. Оба эти высказывания типичны для Иэёси, для которого был характерен сбалансированный подход к людям и событиям. Как настоящий глава обширного дома Токугава, Иэёси стремился быть объективным и считать, что Нариаки – это Нариаки, а его сын Ёсинобу – это Ёсинобу.
Более того, в глубине души он, похоже, сам надеялся усыновить юного отпрыска дома Мито. Об этом свидетельствует такой случай.
Один из важных постов при дворе сёгуна назывался «Посредник по высочайшим делам в высочайшем окружении» – что-то вроде начальника Тайной канцелярии или личного секретаря. При Иэёси его занимал некто Хонго, правитель провинции Танго. Его друг, уже упоминавшийся выше глава всей сёгунской канцелярии Асахина Масатоси, весьма длительное время находился в дурном расположении духа по случаю того, что никак не мог дождаться причитавшегося ему повышения рисового жалованья. Хонго попытался сказать об этом сёгуну:
– Осмелюсь заметить, что был бы благодарен и счастлив, если бы Вы, Ваше Высокопревосходительство, оказали милость некоему Асахина, наместнику в земле Каи…
У Асахина были веские основания ожидать прибавки к жалованью: он отвечал за подготовку охоты на оленей в сёгунских угодьях. Высочайший гон оленя был старинным обычаем. За время правления каждого сёгуна такая охота проводилась лишь единожды, но позволяла ее организатору сколотить немалый капитал: по традиции ответственному за проведение охоты полагалось увеличение жалованья на 500 коку риса. Однако в отношении Асахина подобного приказа не поступало.
– Нижайше Вас прошу, – завершил свое обращение к сёгуну Хонго. Однако Иэёси неожиданно ответил отказом:
– Нет в том надобности! – заявил он. И многозначительно добавил: – Асахина скоро и так получит повышение!
Скрытый смысл сёгунских слов был очень важен не только для Асахина, но и для Хитоцубаси Ёсинобу. С тех пор, как Ёсинобу вошел в дом Хитоцубаси, Асахина постоянно опекал его. И здесь было одно «если». Если Ёсинобу станет сёгуном, то Асахина получит следующий чин и сам поднимется до «Посредника по высочайшим делам в высочайшем окружении», то есть займет при правителе высший административный пост. Именно в этом был тайный смысл слов Иэёси. Теперь уже речь шла не о повышении жалованья; более, чем об увеличении содержания Асахина, сёгун думал о блистательном будущем, которое он прочил Хитоцубаси Ёсинобу.
– Похоже, Его Высокопревосходительство выдали, наконец, свою тайну, – зашептались придворные замка Эдо…
Среди челяди замка выделялась группа слуг, которых называли «ободзу „ – „монахи“, или «бритоголовые“[23]. Прислуживая в покоях даймё, они одновременно питали гостей сплетнями и тайнами сёгунского двора. Получаемые за это чаевые давали «монахам» неплохой приработок.
Усилиями «монахов» слова, сказанные Иэёси, быстро разнеслись по всем самурайским кланам. Так имя гёбукё – Хитоцубаси Ёсинобу, которому было в ту пору всего лишь десять лет, в мгновение ока приобрело в Эдо большой вес…
Как же прихотливо порой вьется нить человеческой судьбы!
К особняку Хитоцубаси почти что ежедневно стали прибывать даймё, высшие чиновники сёгуната, да и просто охотники за чинами из ведущих семей хатамото. Сняв, по японскому обычаю, обувь у входа, просители буквально набивались в дом, создавая в прихожей невообразимую толчею.
Так посеянные когда-то Нариаки семена надежды дали первые ростки, а его чаяния разлетались по стране все дальше и дальше. Казалось, что Ёсинобу начал оправдывать ожидания своего отца, который видел в нем задатки человека большой судьбы. Надежды Нариаки передавались другим людям и вскоре охватили все общество…
Между тем пока Ёсинобу был всего лишь маленьким мальчиком. Сызмальства больше других дел любил он занятия, укрепляющие тело, например, ловлю рыбы закидным неводом.
Однажды, прогуливаясь в сопровождении свиты, он увидел в заливе Синагава рыбака, ловко забрасывавшего сети.
– Я тоже хочу попробовать! – заявил мальчик, не желавший слышать никаких возражений. В конце концов, он забрался в лодку и под присмотром рыбака попытался первый раз в жизни забросить сеть. Но все его умение в этом деле ограничивалось тем, что он видел, как это делают другие, поэтому сеть из рук Ёсинобу сначала комком взлетела вверх, а затем рухнула в воду.
– Только рыбу распугали! – Рыбак и не догадывался, что перед ним сам молодой господин из дома Хитоцубаси. – Сеть должна в полете раскрываться и плавно садиться на воду, вот тогда это и будет настоящая ловля! А у Вас она – бултых! – и камнем в воду! Да, впрочем, что с новичка взять! Тут надо три
