«Их союзником является пока еще славянское упорство, но и оно в один прекрасный день исчезнет!»
Его бросает от одного заключения к другому, прямо противоположному: «Кажется, что сопротивление красных сломлено по всему фронту. Большевизм в настоящее время переживает тягчайший духовный и организационный кризис. Мы предпринимаем все, чтобы его усилить и ускорить».
«Мы снова за один день уничтожаем 235 русских самолетов. Если русские потеряют свой военно- воздушный флот, то они погибли. Дай бог!» (2 июля).
Но тут же:
«В общем, происходят очень тяжелые и ожесточенные бои. О «прогулке» не может быть и речи. Красный режим мобилизовал народ. К этому прибавляется еще баснословное упрямство русских. Наши солдаты еле справляются. Но до сих пор все идет по плану. Положение не критическое, но серьезное и требует применения всех усилий.
Русские торжествуют в своих сводках. Немного громко и слишком рано. Мы выступаем против этого. Лондон помогает им расфуфыренными описаниями сражений, но мы это уже знаем из нашего похода на Запад. Это цветочки, а ягодки впереди. В США становятся все наглее. Нокс[15] произносит дерзкую речь с требованием немедленного вступления в войну» (2 июля).
«Мы применяем также испробованные во время западного похода более сильные средства нашей пропаганды, например, распространение паники и другие». «Теперь мы бьем в открытую рану» (4 июля).
Еще один вид провокации:
«Мы работаем тремя секретными передатчиками, направленными против России. Тенденции: первый передатчик – троцкистский, второй – сепаратистский и третий – национально-русский» (30 июня).
«Работа наших секретных передатчиков – образец хитрости и изощренности» (5 июля).
Но советская пропаганда чрезвычайно беспокоит его: до сих пор немецким солдатам не приходилось быть объектом пропаганды противника.
«Большевики не из трусливых. Москва имеет более сильные радиостанции» (27 июня).
И в самой Германии у Геббельса много хлопот: строго пресечь слушание заграничных передач. С помощью фюрера наложить запрет на всех русских писателей и композиторов.
Нет мира и среди нацистских главарей:
«Небольшой скандал в ОКВ продолжается. Вечно об одном и том же: о компетентности. Теперь к этому прибавляется еще Розенберг, который себя чувствует уже царем России.
Если мы когда-либо споткнемся, то по вопросу наших конфликтов о компетентности» (29 июня).
«Розенберг намеревается организовать свою лавочку пропаганды один… Каждый хочет заниматься пропагандой, и чем меньше он в ней понимает, тем больше хочет».
Так кончился временный альянс его с Розенбергом. Устанавливается привычная атмосфера подсиживания, злобной ревности, доносов.
Война не разрешила жгучих вопросов, не принесла ожидаемой разрядки: на Балканах «царит настоящий голод. В особенности в Греции. В Италии высказывают большое недовольство. Муссолини действует недостаточно энергично. В Румынии симпатии к нам заметно уменьшились. Заботы, куда ни посмотришь».
«Во Франции и Бельгии царит почти что голод. Поэтому настроение там соответственное».
Но никакие заботы, никакие войны, никакие невзгоды немецкого народа не мешают его личному благоустройству и обогащению. Помимо только что отстроенного замка в Шваненвердере, где Геббельс теперь частенько обитает, комплекса домов в Ланке, куда он также выезжает из Берлина, и других его загородных владений, в дни войны «строится новый норвежский домик. Он будет стоять в весьма идиллическом месте». «Осмотрел наш новый блокгауз, который очень красив. Блокгауз расположен в лесу и приспособлен для мирного периода, который, конечно, придет».
Для этого нужна лишь малость – одолеть русских.
«Мы должны действовать быстро, и операция на Восточном фронте не должна затянуться слишком надолго. Об этом позаботится фюрер».
Те же слова и заверения, но какая-то подточенность. Геббельс с яростью записывает в конце этой тетради:
«Англичане пытаются предпринять теперь все, чтобы использовать отсрочку своей казни. Но она, надо надеяться, не заставит себя ждать».
