себе этого действия».[45] Однако, в ХVII веке, судя по требнику Патриарха Филарета Романова (издан в Москве в 1623–1625 гг.), связь между этими таинствами стала слабее: «Достоит же ведати, яко аще будет тогда Литургия, предходит новопросвещенный на великом переносе держа во обеих руках по свеще, и причащается святых Таин Христа Бога нашего».[46] Крещальная литургия до этого момента обязательная (хотя бы и при отсутствующих прихожанах), становится теперь только возможной: «если будет тогда (в день крещения) литургия…».[47]
Семнадцатое столетие известно в нашей церковной истории как время влияния богословской и богослужебной традиции Киево-Могилянской Духовной Академии на весь строй Русской церковной жизни. Влияние это было двояким: с точки зрения развития системы духовного образования, его положительное значение бесспорно; однако, вероучительная ориентация этого влияния (будучи во многом прокатолической) оставляла желать лучшего. Отрицательные последствия схоластических заимствований в области сакраменталогии вообще и в таинстве крещения, в частности, окончательно превратили «один из центральных моментов церковного богослужения и благочестия в частную требу».[48] Именно это богословское направление, — по мнению о. Александра Шмемана, — «окончательно вытеснило крещение из литургии Церкви… Если для действенности таинства необходим лишь священник и немного воды, если, более того, важна только одна действенность, то почему не свести все таинство к этим основным элементам? Почему бы и не использовать для экономии нашего драгоценного времени воду и елей освященные заранее? К чему обращать внимание на архаические предписания вроде того, чтобы все свечи были возжжены и чтобы священник был облачен в белую одежду? Зачем вовлекать приход, общину, народ Божий во все это? Таким образом, в настоящее время крещение может совершиться в течение пятнадцати минут в темном уголке храма при участии одного только отвечающего на вопросы священника псаломщика, — и это таинство, в котором святые отцы видели и провозглашали величайшее торжество Церкви, таинство, которое «наполняет радостью ангелов и архангелов и все силы земных и неземных творений», таинство, к которому Церковь готовилась в течение сорокадневного поста и которое составляло самую суть ее пасхальной радости».[49]
К этим грустным замечаниям следует отнестись со всей серьезностью: не переоценивая, но и недооценивая нынешнее церковное положение. При всей справедливости подобной критики не надо думать, что описанное состояние крещальной практики и до сих пор остается повсеместно без изменений. Дело движется, хотя и не быстро… О конкретных успехах и недостатках новых современных способов приема в Церковь мы поговорим во второй, практической части нашей работы, а теперь перейдем к последней главе, завершающей теоретическую часть данного исследования.
III. ВОСПРИЕМНИКИ
Эта традиция восходит к практике древней Церкви. Первоначально восприемник был тем, кто приводил желающего креститься в Церковь, свидетельствовал о нем перед христианским обществом до и после оглашения и, наконец, воспринимал его из крещальной купели в самый момент совершения Таинства.
В Дидахе имеется предписание о том, чтобы крещаемые, крестящий и «некоторые другие» лица постились перед совершением крещения.[50] Мы уже упоминали о том, что такими лицами были церковные катихизаторы, однако вполне возможно, что среди них могли быть и те, кто первоначально приводили этих неофитов к предстоятелю.[51] Забегая вперед, следует сказать, что восприемники, в зависимости от своих учительных дарований, могли быть или не быть катихизаторами своих подопечных.
Уже к началу III века встречаются упоминания о христианских восприемниках как о церковных «поручителях» (лат. — sponsores).[52] Описание роли такого поручителя содержится и в «Апостольском Предании» св. Ипполита Римского. Из этого описания следует, что главная функция христианина, приведшего неофита в церковное собрание, заключалась в свидетельстве перед предстоятелем местной общины о жизни оглашаемого во время его оглашения. В первую очередь поручителей спрашивали о степени духовной устремленности их подопечных: «жили ли они честно, пока были оглашенными, почитали ли вдов, посещали ли они больных, совершали ли добрые дела». Положительный ответ поручителя становился, в подобном случае, основанием для объявления оглашенного достойным вступления в Церковь.[53] У автора трактата «О Церковной иерархии» говорится о том, что в самый момент совершения таинства, записанные ранее для соборного поминовения имена крещаемого и его поручителя, произносились перед лицом всей общины; таким образом, каждый присутствующий видел духовно ответственного за нового брата или сестру.[54] «После крещения, — пишет о. Николай Афанасьев, — функция поручителя прекращалась, во всяком случае, после некоторого времени, когда крещенный достаточно осваивался с жизнью церкви. Потребность в поручительстве должна была особенно чувствоваться, когда при гонениях появилось большое количество падших. Институт восприемников должен был окрепнуть и развиться именно в это время».[55]
Несмотря на то, что публично-служебные функции восприемника формально заканчивались вскоре после крещения, личная духовная связь между ним и тем, кого он привел к купели, не порывалась. Особенность таких взаимоотношений восходила к веку апостолов: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос» (
В виду вышеизложенных обстоятельств, с VI века начинается повсеместный перенос функций восприемничества с крещения взрослых на крещение детей. Если при крещении взрослых крестившийся приобретал духовного родителя, то вполне понятно естественное психологическое желание сохранить духовного родителя и за младенцем. Еще в V веке духовное родство не противопоставляется физическому: блж. Августин свидетельствовал о том, что в его время восприемниками детей были собственные родители.[56] Но постепенно складывается убеждение, которое позднее найдет каноническое выражение в правилах Трулльского собора (691–692) о том, что духовное родство важнее союза по телу (
При перенесении функций восприемничества на крещение детей, древние обязанности претерпели значительные изменения. Теперь роль восприемников не заканчивалась крещением, а напротив, только начиналась. Собственно «воспринимая» младенца из купели, восприемник становился свидетелем и поручителем перед Церковью в том, что его духовное чадо будет воспитываться в христианской вере. «Вероятно, как и в настоящее время, обучение детей лежало главным образом на родителях, а не на восприемниках. Духовное родство, которое связывало восприемника с воспринятым, вытекало из участия в таинстве крещения, точнее, из восприятия младенца из крещальной купели. При крещении взрослых связь восприемника с тем, кого он воспринимал при крещении, рождалась из того, что он приводил его в Церковь, ходатайствовал о нем и свидетельствовал, что он достоин быть принятым в Церковь. Все эти функции отпали. Из этого ясно, что учение о духовном родстве, как оно окончательно сложилось, было не столько отражением действительного взаимоотношения между восприемниками и воспринятыми, сколько результатом богословской спекуляции».[57]
Обычай иметь двух восприемников разного пола явился дальнейшим развитием спекулятивного направления в указанной области. Если восприемник — духовный родственник, то, по аналогии с рождением от двух родителей физических, считалось возможным и оправданным установление двойного родства духовного. На Западе, уже начиная с VII века, подобная практика, несмотря на протесты церковной
