Страх, внушенный безликим понятием власти, государства, причиняет ужасные пытки. Он не покидает своего пленника ни на минуту, забирается в сновидения, в семью, в развлечения.
Совершенно бесстрашных людей не бывает. Реальные страхи можно преодолеть рассудком. Но как отвести страхи воображаемые, страхи возможностей, идущие от той машины, которая хватает без разбору, от дракона, которому нужны новые и новые жертвы.
Все силы уходят на борьбу с воображаемыми опасностями. Одолеть их не удавалось. Если я скрыл в анкете, что мой отец был репрессирован, что у нас были родные за границей, то многие годы опасался, что это откроется. Меня разоблачат, выставят на позор, лишат, исключат… Воображение разыгрывалось, рисуя ужасные сцены. Вызывал директор, и по дороге страх набрасывается — а вдруг они узнали, вызнали? Никак не удавалось оседлать страх.
Я знал одного талантливого литератора, которому грозили исключением из партии. Дело его тянулось месяцами, он измучил себя и довел до психического срыва. Почти год он провел в больнице. За это время дело продвинулось и его заочно исключили из партии. И это его вылечило. Все кошмары разом кончились. Через несколько лет дело его пересмотрели, решили восстановить в партии. Вызвали в райком, предложили написать заявление. Он отказался: не хочу восстанавливаться. Как так? Да вы понимаете, что вы говорите? И тут он вдруг воспрянул. «Я понял, что им больше нечем устрашить меня, — рассказывал он мне. — Я исключен! То есть я свободен! Им меня не достать!»
Действительность большей частью не настолько ужасна, как возможность, которую мы сами увеличиваем до гигантских размеров.
Я помню так называемое «Ленинградское дело», когда в Ленинграде арестовывали руководящих работников, сперва городского масштаба, за ними районных, как эта эпидемия ширилась, забирали уже и рядовых, никто не знал, где это кончится. Появилась обреченность, ледяной страх заморозил все чувства. Люди погрузились в летаргию. Хлопотать, доказывать, каяться было бесполезно. Уныло ждали в каком-то полусонном состоянии. Страх все же оставляет щель надежды. Что-то оттуда светит, видно то, что боишься утерять. Гаснет надежда, и вместе с ней страх. Если нет надежды, то все потеряно, а когда все потеряно, даже отчаяние, то нечего бояться. Остается тупое ожидание.
Так страх пожирал и без того короткие жизни, ничего не оставляя, кроме горечи омраченных дней.
Трагедия Софокла «Антигона» считается царицей трагедии. Я коснусь конфликта принципов двух ее главных героев: Антигоны и правителя Креонта. Напомню, что Антигоне необходимо похоронить тело ее брата Полиника, невозможно оставить его непогребенным. Ее дядя Креонт считает Полиника мятежником и под страхом казни запретил предавать труп земле. Погребение мятежника — угроза престолу, призыв к беспорядку. Креонт видит свой долг в сохранении порядка в городе. Антигона не оспаривает прав власти, она утверждает существование более высокой реальности, которая открылась ей в любви к брату. Этой любви должен подчиниться политический порядок. Антигона — свободная душа, она выбирает себе обязательства любви, что в глазах Креонта есть нарушение закона, которому он преданно служит. Антигона готова на смерть, роковой порядок не может остановить ее, потому что он стесняет свободное проявление ее личности. Креонт не в силах отказаться от своей ответственности перед обществом, которое доверило ему порядок. Правда, сохранить порядок — значит сохранить власть. Его долг подозрительно совпадает с властолюбием. Его вкус к власти есть вкус к жизни. Он боится за город, заодно и за себя. Его постоянно снедает страх утратить свою власть. Сущность Креонта — страх. Страх лишает его свободы и возможности понимать свободу Антигоны. Власть неразрывно связана со страхом. Страх — способ ее существования. Она внушает страх, дабы управлять, и в то же время сама испытывает страх, Креонту всюду мерещатся заговоры, враги. Угроза потерять дорогих ему людей не останавливает его, и он лишается сына, племянницы, жены. Остается лишь его престол, за который он судорожно держится. Креонт — жертва страха. Он казнит Антигону, он перед нами наг, и в этой наготе возникает сочувствие к нему, потому что по-человечески нам ведом его страх, мы смутно признаем право правителя низкими, жестокими способами сохранить порядок. Более того — мы готовы требовать от него твердости.
У Антигоны любовь на первом месте. Любовь — к брату — открывает в ней законы сердца, они сильнее законов Креонта. Он ненавидит любовь, в ней семена свободы, неподчинения, неподвластные страху.
Античность дает еще один поучительный пример возвышения человека над страхом. Этот пример — суд над Сократом. Над ним немало раздумывали и до сих пор толкуют его по-разному.
Суд в Афинах счел Сократа нечестивцем. На самом же деле Сократ заявлял, что единственное, что он твердо знает о божестве, это то, что ничего определенного о нем он не знает. За это его обвиняют в атеизме. Не будем, однако, углубляться в подробности и причины афинских страстей, пылавших вокруг Сократа. Все знаменитые процессы над великими людьми оказывались несправедливыми. Вспомним Жанну д'Арк, Джордано Бруно, Галилея, Яна Гуса.
Суд приговорил Сократа к смерти, что для Афин было редкостью. Суд имел в виду, что Сократ попросит помилования, ему надо было обещать молчание, прекратить свои речи. Он мог согласиться и на изгнание. Ни на одном из процессов над философами смертные приговоры в Афинах не приводились в исполнение. Казнили только Сократа.
Представляется, что Сократ добивался своей казни настойчивей, чем его судьи. Вот тут и заключено самое трудное для понимания.
Трибунал заседал на площади, публично разбирая дело Сократа. Толпа бурно отзывалась на речи обвинителей и реплики Сократа. Он защищал себя сам. Речь свою он построил в виде беседы с судьями и народом, горожанами. Казнь, смерть нисколько не беспокоит его, задача у него не защитить свою жизнь, ему хочется привести и суд, и афинских жителей к пониманию справедливости. Он говорит:
— Если вы меня приговорите к смерти, вы причините вред себе, а не мне. Вас сочтут несправедливыми. Не себя я защищаю в эту минуту, я защищаю вас!
В его поведении нет и следа страха, и это злит толпу. Она не понимает такого высокомерия.
— Откажись, Сократ, уступи, — настаивают кругом него. — Мы не хотим тебе зла, перестань всех учить!
Сократ не сдается. Он заявляет, что он — тот, кого бог дал Афинам, «чтобы вы сделались лучше. Если вы меня казните, вам вторично не окажут такого благодеяния».
Его заносчивость еще больше раздражает. Сократ провоцирует несправедливость, требуя справедливости.
Приговор не окончательный. Суд готов принять штраф и отменить приговор. Сократ не согласен: штраф либо бегство, что предлагали ему друзья, значило признать себя виновным. Он не виновен. Пусть покарают невиновного, чтобы увековечить несправедливость, чтобы худшая несправедливость предстала перед всеми Афинами и научила их чтить справедливость.
Более того, он вызывает ярость суда, требуя себе награды за свое учение: награда или смерть, и никаких компромиссов. Берегитесь, нельзя избавиться от истины с помощью казни! Наоборот, казнь заставляет людей задуматься, она остается навсегда в памяти как несправедливость.
Так и произошло. Он оказался прав. Несправедливость, учиненная над Сократом, вошла в Историю вечным примером того, как человек обретает бесстрашие во имя принципов, важных для всех людей. Поведение Сократа не для подражания: поступки гениев и святых не под силу обыкновенным людям. Но гибель Сократа вот уже две с половиной тысячи лет не дает покоя, волнует людей, и это прекрасно.
Перебирая историю человечества, убеждаешься, что страх был вездесущ. Вплоть до конца XVI века города запирались на ночь. Стражники не пускали чужих. Легенды и поверья убеждают, что замки были полны привидений. Шла охота на ведьм. Они летали ночью на свои шабаши, вступали в связь с дьяволом, духовную и плотскую. Наводили порчу на людей, на скот. От их колдовства появлялись засуха, эпидемии. Они могли быть безобразными, красотками. Их ловили, жгли на костре, пытали. Вся средневековая Европа боролась с ведьмами.
Колдуны давали обязательство демону делать людям зло, за это они получали могущество. В свою очередь, человек продавал душу дьяволу и пользовался за это земными благами.
Колдунов тоже сжигали. В Швейцарии последнего колдуна сожгли на костре в 1652 году в Женеве.
