протянула мне через порог бубновую даму, замок с ключом и крикнула мальчишкам:
— Уйдите с балкона, горчица проклятая! Вы мне дом сломаете.
— Ну как, съезжать мне с квартиры?
Она безнадежно махнула рукой и, сходя вниз, кинула:
— Да ну вас! Живите уж…
Я согнал ребят с балкона в комнату. У Аглаи Федоровны были основания опасаться. Улица наша на косогоре. Все домишки старые, и дом Хлебниковой в том числе. Из-за ненадежного грунта все дома стоят, накренясь вперед, как будто готовятся прыгнуть с кручи в Волгу — купаться. Да и балкон очень ветхий. Когда я снимал квартиру, Аглая Федоровна меня предупредила, что лучше дверь на балкон не открывать: балки ненадежные. А с балкона открывался чудесный вид на Волгу, на пристани с пароходами и на синие Жигулевские Ворота. Я весной открыл дверь на балкон, попрыгал на нем, чтобы испытать прочность балок: балкон не обрушился.
Частенько, сидя на балконе, мы с Алексеем Максимовичем попивали жигулевское пиво, любовались раздольным пейзажем и разговаривали: говорил больше Пешков, а я слушал.
Ребята разместились в комнате: кто на моей койке, кто на табуретках, кому не хватило места — прямо на полу. Все, кого мы могли ждать, налицо: Санька Абзац из Костеринской типографии, прозванный так за то, что любил щеголять типографскими словечками; Шурка Ушан, которого мальчишки дразнили: «Отрежь пирожка» (и правда, уши его напоминали два жареных пятачковых пирожка); Петька Батёк — по матери, ее самое так звали за мужскую силу, голос и рост; Зинька Козан, крепкий, большеголовый коротыш; Вася Шихобалов, прозванный за его нищету по фамилии самарского богатого купца Шихобалова. А вот этого парня, рыжего, не знаю, вижу в первый раз.
Маша Цыганочка уселась на пороге балкона и, перебирая карты, не спускала глаз с Алексея Максимовича. Все молчали, ожидая, что скажет он. А он, покашливая, потирая руки выше локтей, прохаживался посредине комнаты и тоже молчал, кисло улыбаясь.
— Долго вы молчать будете? Что говорено было? — сурово спросил Абзац.
— А что говорено было? Что именно? — прикинулся непонимающим Пешков.
— Должен сам помнить, не маленький.
— А все-таки?..
— Что «все-таки»? Было говорено: в субботу ехать в кругосветку. С тех пор сколько суббот прошло? И все вам не время, да некогда, да денег нет. А вот у некоторых нынче последняя суббота. На той неделе некоторым учиться. Говорили вам это или нет?
— Говорили! Говорили! — отозвалось сразу несколько голосов.
— Верно… Вспомнил… Было это говорено…
— А вы что сказали?
— Я сказал, что в эту субботу непременно поедем…
— Ага, попались! — закричали ребята.
— Нельзя ехать сегодня! — заявил Пешков, несколько помолчав.
— Так вы опять отказываетесь? — вскочив с койки, сердито закричал рыжий мальчишка в бабьей кофте, подпоясанный шелковым поясом. В руках он держал связку воблы и крутил ею над своей головой.
Пешков с любопытством взглянул на него:
— Постой-ка, парень, да ведь я тебя вижу впервой…
— Ничего, Алексей Максимович… это парень стоящий, — заговорили разом мальчишки. — Это «Стенька стой улицы». Мы его пригласили. «Будь уверен, — говорим, — Алексей Максимович сегодня не обманет».
— Гм, для первого знакомства обманывать, разумеется, не следовало бы…
— Сдается! — громко прошептал кто-то.
— Верьте мне, именно сегодня я хотел исполнить свое обещание. Но сам я сегодня обманут кругом, — заговорил Пешков. — Сегодня день гонорарный. Я так и думал: зашевелятся деньжонки в кармане, и махнем с ребятами в горы. Для усиления средств пообещал редакции написать большой фельетон. Вместо большого вышел маленький. Редакцию я обманул. А маленький фельетон цензор зачеркнул. Просил выдать аванс, говорю: «Дайте хоть десять рублей вперед, мне с ребятами в горы ехать». Обещали — обманули. Пришлось мне построчного гонорара на неделю тридцать три рубля с копейками. А мне долги платить да жить до той субботы — неделю.
— Эх вы! Зачем чиновнице выкинули три пятерки? Ей бы и одной пятишницы за глаза…
— Что делать, погорячился… Назад она не отдаст…
— Ничего, проживете до той субботы. У лавочника-то, мы знаем, на книжку берете, — сказала деловито Маша Цыганочка.
Напоминание о лавочнике опечалило Пешкова.
— Лавочнику я тоже клятвенно обещал сегодня выплатить хоть часть. Не заплачу — он мне больше в долг не поверит.
— Поверит… Обязательно поверит.
— Значит, вы мне лавочника обмануть велите.
— Эка дело — лавочника! Да вы же сами говорили: он сок из нас всех пьет.
— Обманите лавочника! — в один голос решили мальчишки.
— Сколько на вас долгу-то? — справилась Маша Цыганочка.
— Без малого полета.
— Ему расчет кредит продлить, а то и все за вами пропадет. Перейдете в другую лавочку. А с вас чего взять: палка да шляпа, — рассудительно заключила девочка.
Пешков «освежил кровообращение в голове» при помощи безымянного пальца правой руки — так он называл это движение, которое передается в просторечии словами «почесал в затылке».
— Лавочника обмануть боится! А народ обманывать не боится! — насмешливо кинула Маша. — А кто народ обманывает? Сами вы нам говорили: цари!
Пешков обратился ко мне:
— Преподобный, что ты на это скажешь?
Я присоединил свое молчание к безмолвию разгневанного народа. Пешков тряхнул головой:
— Я отчаянный человек, товарищи. Кругом сегодня обман, пускай и я буду обманщиком. Категорически и бесповоротно отказываюсь от исполнения своих обещаний, в том числе и вам.
— Ах! — возмущенно выдохнула Маша. Все поникли.
Глава вторая
— Вы подумайте маленько, — сказал, нарушая печальное молчание, «Стенька с той улицы». — Ведь мы тоже издержались. Вот взять меня к примеру: я у торговки десяток воблы купил. Хорошая закуска! — Стенька потряхивал связкой воблы. — Двугривенный отдал.
— А где двугривенный взял? — спросил Пешков.
— Мамка дала, послала на заварку чаю купить…
— Ну вот, стало быть, ты мать обманул.
— Зачем это? Мать нельзя обманывать. У меня свой обманный двугривенный был, я его в орлянку выиграл. Торговка все сомневалась: «Десяток воблы… Да есть ли у тебя, мальчик, столько денег?» —
