Положение дел обрисовывалось в таком виде уже в 1811 г., и я тогда же посылал об этом донесение за донесением в Париж. Сын герцога Мекленбургского служил в России; отец писал ему, чтобы он подал в отставку, но молодой принц отвечал, что напротив следует как можно более сблизиться с Петербургским двором, что сумасбродства Наполеона и его владычество окончатся вместе с осуществлением его планов против России и что последняя освободит Германию от его ига. Адъютант этого принца, приехавший из Петербурга, сообщил мне еще некоторые сведения, которые должны были послужить предостережением. Я добросовестно передал их кому следовало, но министр и император были не особенно довольны моим пророчеством. Я очень сожалею, что копии с моих писем утрачены в России. Тем не менее я могу утверждать, что такова именно была сущность моих предсказаний, которые высказывались мною быть может более энергично. Я честно служил императору и всегда говорил ему правду, рискуя заслужить его неудовольствие.
Менее всего мы сходились с князем Экмюльским в одном пункте, а именно: относительно намерений берлинского двора. Он совершенно не доверял обещаниям короля и его министров; я ничего не утверждал относительно министров, но ручался за короля, чистосердечный характер которого мне был известен. Я хорошо знал все происходившее в Берлине, но Франция хотела думать, что Пруссия не права.
Наполеон ненавидел короля и всегда мечтал свергнуть его. Как истый корсиканец и итальянец, Наполеон не мог даже представить себе, каким образом Фридрих-Вильгельм мог искренно быть его союзником и другом. Французские генералы хотели воевать с Пруссией, чтобы получить поместья.
— Где же вы хотите, чтобы мы получили земли, как не в Пруссии? — говорили мне некоторые из них.
— Не в пустынях ли России, — говорили другие, — нам дадут майораты? Вы плохой товарищ, если вы не хотите, чтобы мы заняли Пруссию.
Наполеону с трудом удалось сделать эту державу своей союзницей; против этого восставали многие, между прочим маршал Даву, который до последней минуты надеялся, что мы отнесемся к ней как к стране неприятельской. Но, несмотря на это, получив противные приказания императора, он честно вел переговоры с генералом бароном Кнобельсдорфом, коему королем прусским было поручено сделать вместе с маршалом Даву надлежащие распоряжения для прохода армии через Штеттин и Данциг.
Вскоре после моего приезда в Гамбург маршал послал меня инспектировать 111-й полк и присутствовать при его окончательном сформировании. Надобно было сформировать 4-й и 6-й батальоны таким образом, чтобы в них было старых солдат и унтер-офицеров столько же, сколько в других батальонах, в которые надобно было перечислить соответственное число новобранцев.
Это дело требовало большого внимания; несмотря на обстоятельные инструкции, данные нам начальником штаба, некоторые генералы не удостоились за это похвалы; я же был настолько счастлив, что заслужил полное одобрение маршала, и он поставил меня в пример другим. Вскоре он поручил мне командование 2-й бригадою прекрасной дивизии генерала Фриана [Friant], и мне пришлось поселиться в Новом Бранденбурге в Мекленбург-Стрелице.
Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь месяцы (1811 г.) были употреблены на обучение офицеров и солдат. Трудно себе представить, как много от нас требовали. Мы едва успевали поесть. Маневры, учения, экзамены в полковых школах, бесконечные рапорты, — все это следовало одно за другим. Мы были заняты с 5:00 до 18:00. Едва ли когда-нибудь так заботились о войске и старались поддержать в нем столь строгую дисциплину.
За потерянный платок наряжали строжайшее следствие. В случае малейшей жалобы со стороны местных жителей, виновные подвергались самому строгому наказанию. Новобранцев судили сами солдаты. Штаб-офицеры не могли оставить лагерь и отправиться в город, не получив особого дозволения от бригадного генерала.
В моем 33-м полку было 1500 солдат, достаточно хорошо обученных для того, чтобы быть произведенными в унтер-офицеры; из них более 700 человек знали десятичную систему счисления, первые три правила арифметики, основы полевой фортификации, а 300 человек могли бы занять место секретарей в департаменте любого министра. Можно оплакивать потерю всех этих доблестных людей, погибших в России скорее по вине главного штаба, нежели от морозов.
Войска расположились на зимних квартирах лишь 15 декабря, и то не надолго. Обучение солдат продолжалось также деятельно, как прежде, и хотя солдаты имели более отдыха, чем в лагере, но за то бригадным генералам было гораздо более дела. Несмотря на то, что зима была очень суровая и дороги были занесены снегом, я разъезжал все время верхом, осматривая отдельные части в местах их расквартирования.
Войскам было строго-на-строго запрещено требовать хотя бы один рацион более того, что полагалось; за всякую самовольную реквизицию виновного принуждали уплатить ее стоимость, и кроме того он подвергался наказанию, каков бы ни был его чин. Генералу Дальтону был сделан выговор в дневном приказе, и он был посажен на три месяца под арест за то, что потребовал столовые деньги, не утвержденные маршалом. Только благодаря этой строгости Мекленбург мог прокормить такое огромное количество войска, превышавшее его средства».
13.01.1812 генералу Дедему было приказано выступить с его бригадой из места ее стоянки, а в начале марта вся армия выступила в поход.
Пруссаки встретили французскую армию крайне недоброжелательно и были недовольны кое-какими злоупотреблениями со стороны французов, которые были неизбежны при проходе такого огромного войска в стране бедной, жители которой, не любя французов, неохотно давали им самое необходимое.
«Наши французы особенно страдали от недостатка вина, — пишет генерал Дедем; — немцы его не употребляют, а мои офицеры были не в духе, когда им приходилось обходиться без вина. Куда бы мы не пришли, нас встречали с неудовольствием; дамы в особенности не скрывали своего отчаяния по поводу того, что их король был союзником Наполеона против России. Все это еще более подтверждало то, что я неоднократно писал герцогу Бассано. Губернатор Данцига, генерал Рапп, принял нас великолепно; тут последний раз рассортировали людей, которые были не в состоянии переносить тягости военного времени, но офицерам было безусловно запрещено возвращаться во Францию: им велено было всем остаться в Штеттине. В Данциге изготовлялись для армии сухари; для перевозки их и бочек с мукой и солониной были приготовлены телеги нового образца, но армия была двинута в Россию слишком поспешно. Т. к. русские все разорили по пути, то возницы и их лошади истребили дорогою провиант, предназначенный для войск, и повозки пришли к месту назначения почти пустые.
Мы двинулись в половине мая на Эльбинг, где нашли принца Экмюльского. Мы простояли на квартирах в окрестностях Браунсберга до 11 июня; в этот день армия двинулась далее. Принц Экмюльский хотел, чтобы его войско казалось многочисленнее, нежели оно было на самом деле, и приказал проходя через города, идти не по-взводно, но по-полувзводно. Еще важнее было приказание, имевшее самые прискорбные последствия, а именно, чтобы выступая из Данцига, каждый полк взял с собою не более 1500 пар сапог, не считая тех трех пар, которые были розданы каждому солдату и находились всегда при нем.
Пока шли все эти приготовления, я поселился в замке Линденау, в двух льё от Браунсберга, где я застал и генерала Фриана; тут я получил знаменитый приказ по полку, который весьма естественно возбудил ропот среди пруссаков. Каждому военному, офицеру и солдату, было предписано взять у того, у кого он квартировал, съестных припасов на 10 дней. Мы запаслись сухарями и хлебом; у каждого солдата был небольшой мешочек с 10 фунтами риса и другой с 10 ф. муки, которые были завернуты в шинель. Мы забрали у местных жителей все телеги, для которых нашлись упряжные лошади, чтобы везти на них фураж и даже солому. Трудно себе представить, какое мы причинили разорение несчастным жителям. В Гумбиннене император произвел смотр некоторым корпусам армии и объявил о производствах. Мы двинулись на Вильковишки по направлению к Неману; роковой момент приближался.
Мы прошли через Пруссию не как чрез союзную страну, а скорее как чрез страну завоеванную.
Приказ относительно десятидневного провианта был не что иное, как данное официально разрешение грабить и делать насилия; видя все это, отеческое сердце короля прусского должно было обливаться кровью. Но лояльность этого монарха была так велика, что он до последнего момента давал Наполеону (который был в то время номинально его союзником) самые драгоценные советы и оказывал ему самую существенную помощь. Его честность была такова, что до похода, в продолжение и по окончании его
